Всадник, следовавший за ними по пятам, не отставал, но и догнать отчаянную девчонку не мог. Легкость, с какой она скакала, не давалась ему. То ли седло сковывало коня, то ли он сам берег его, но расстояние между скакунами не уменьшалось.
Добравшись до кургана[2], девочка склонилась к шее коня и, обхватив ее руками, зашептала: «Стой, стой, Черногривый, мы победили». Конь, перешел с галопа на рысь и, сделав еще несколько шагов, остановился, фыркая и косясь на хозяйку огромным глазом.
Она, легко спрыгнув, погладила его.
— Не обижайся, больше не буду!
Конь фыркнул еще раз и отбежал. Девочка рассмеялась, засунула камчу за пояс и полезла на курган. На самой макушке ветер ударил в грудь, в лицо, но девочка расставила ноги пошире, сощурила глаза и, задрав подбородок, выпрямилась, вытянулась, как стрела, словно соревнуясь с хозяином степи и демонстрируя ему свою волю.
— Тансылу, — бархатный голос раздался рядом.
Тансылу порывисто оглянулась.
— А! Прискакал, Рожденный Звездной Ночью! — она по слогам проговорила имя парня — Аязгул, и звонко рассмеялась. — Неужели ты думал, что Ночь может остановить Зарю?! — Озорные искорки в глазах девочки превратились в бушующее пламя. От улыбки не осталось и следа. — Теперь ты мой слуга, и будешь исполнять все мои приказания!
Плотно сжатые губы, глаза-щелки, косы змеями за прямой спиной — все показывало в этом хрупком создании хозяйку, повелительницу.
— Слушаюсь, Прекрасная Как Утренняя Заря! — парень почтительно склонил голову.
Ветер пролетел между ними, словно прочертил невидимую линию.
— Идем вниз, за курганом тихо, я хочу послушать степь!
Тансылу, сдержав прыть, чинно спустилась. Аязгул, проводив ее взглядом, пошел следом.
Еще совсем девочка, едва переступившая порог детства, она вызывала в сердце юноши трепетную нежность. Внешне она совсем не походила на женщину, прелести которой могли возбудить желание мужчины: мальчишеская фигура, едва проступающие под рубахой округлости девичьей груди, тонкие щиколотки крепких ног, выглядывающие из под широких штанин.
— Тансылу, почему ты не носишь сапожки? Твои ступни огрубеют…
— Фи, как они могут огрубеть, когда я ими ступаю по траве или глажу шелковые бока моего Черногривого?
— Но сейчас ты идешь по земле, и вот, смотри, какие колючки, вдруг проткнут твою ногу!
Аязгул подхватил девушку на руки, поднял высоко, так, что пояс, стягивающий ее рубаху, оказался перед его носом. Тансылу рассмеялась, забыв о серьезности госпожи, роль которой ей очень понравилась. Аязгул глаз не мог отвести от ровных белых зубов, окаймленных алыми полосками пухлых губок.
— Не смотри на меня так, слуга! Я никогда не буду твоей! — Тансылу снова вошла в роль, но на лицо ее друга словно упала тень.
Он поставил девушку на траву, поправил косы. Тансылу смотрела на него снизу вверх. Но в ее глазах не было ни любви, ни сожаления о сказанном. Она не понимала чувств Аязгула.
— Разве ты не знаешь, что меня отдают в жены Ульмасу, сыну Бурангула — предводителя большого племени, род которого, как и наш, идет от Гургана — первого волка на земле?!
Аязгул потупил взор. Не глядя на Тансылу, он тихо сказал:
— Чему ты радуешься, глупая?
Тансылу распалилась.
— Я стану предводительницей всего племени! У меня будет столько коней, сколько ты и не видывал, степь загудит под их ногами, когда мы будем перегонять табуны…
— Тансылу, предводителем останется Бурангул, потом им станет его сын, но не ты. Разве ты не понимаешь, для чего твой отец пошел на эту сделку? Он думает о союзе, о поддержке Бурангула, его воинов, если понадобиться помощь в защите. В степи развелось много разбойников…
— Ты все врешь! Наши воины искусны в бою, им нет равных! А я… ты знаешь о пророчестве? Ты знаешь, что я родилась, чтобы править, что шаман спрашивал духов о моем предназначении еще до моего рождения? Ты знаешь, что сказали духи?
Аязгул смотрел в стреляющие молниями глаза Тансылу и не знал, как охладить ее пыл. Потому он молчал и ждал, когда она сама успокоится. А девушка говорила, звонко выкрикивая слова, отчего даже кони, пасущиеся неподалеку, повернули головы, навострив чуткие уши.
— «Твой сын станет властителем степи, а может быть и всего мира, он создаст новое племя, он поведет его за собой…»
— Сын, Тансылу, не дочь, — перебил Аязгул.
Тансылу осеклась. Она знала, что отец ждал рождения сына. И когда ему вынесли ее, то он ничего не сказал, а развернулся и ушел в степь, погруженный в свои думы. Это произошло на рассвете нового дня, когда трава только поднялась из земли, и кочевье жило еще на зимних стоянках. С тех пор пятнадцать раз повторилось время пробуждения земли, а Тансылу стала одной из лучших наездниц своего племени. Отец полюбил ее, когда она впервые дошла до него и со смехом, прозвучавшим песней жаворонка, протянула к нему ручонки.
Старый Таргитай научил дочь всему, чему учат мальчиков — скакать на коне, как ветер, стрелять из лука, рубить мечом. Но Тансылу, несмотря на смелость воина, оставалась женщиной. Как Таргитаю не было жаль расставаться с дочерью, которая грела его сердце, как когда-то сын, первенец, погибший от стрелы гарганов — людей, ведущих свой род от ворона, но время пришло. И он нашел ей достойного мужа. Смелого воина, богатого наследника племени, с которым Таргитай не раз пересекался в поисках новых пастбищ для своих табунов.
Тансылу развернулась и пошла к коню. Аязгул последовал за ней. Они уселись на траву рядом с конями. Когда молчали люди, говорила степь. Где-то высоко-высоко пел жаворонок — маленькая невзрачная птаха с задиристым хохолком на головке. Ветер шептался с травой, оставляя ее на время и с яростью накидываясь на вздумавшие передохнуть кусты перекати-поля. Жуки, черепахи, ящерки — все ползли по своим делам, выполняя незаменимую роль в гармонии природы, создавшей такое многообразие живых существ.
— Мне мама рассказывала, что в той стране, откуда она родом, верят, что в каждом существе есть дух. Его называют «ла». Смотри, — Тансылу подняла камушек, — и в нем тоже есть дух, как в тебе! — она кинула камень подальше и растянулась на земле, закинув руки за голову.
Аязгул сделал вид, что не понял вызова девушки, и улегся рядом, облокотившись на руку и с тоской вглядываясь в лицо Тансылу. Тонкая кожа ее век подрагивала, прикрывая глаза, а на щеках все еще горел румянец от быстрой езды.
— Аязгул, расскажи сказку, ту, про Тенгри и Умай.
— Я столько раз рассказывал ее тебе…
— Еще расскажи, как Тенгри увидел Умай, как она поразила его в самое сердце.
Аязгул тоже вытянулся во весь рост, положил руки под голову. Старше Тансылу на пять весен, он был стройным и быстрым, как архар. Но в отличие от девушки, его волосы были цвета спелого колоса, а глаза отражали небо. Семья Аязгула еще до его рождения примкнула к племени Таргитая. У них было всего десяток овец, три лошади и шатер. Они пришли оттуда, куда уходит солнце в поисках новых пастбища для своего небольшого стада и спокойной жизни для себя. Люди Таргитая быстро оценили умение отца Аязгула стрелять без промаха, разбираться в следах диких зверей, чем он заслужил уважение к себе и достойное право называться членом племени. Сын пошел по стопам отца. Лучше него не было охотника не только в их племени, но и в соседних.
Рассматривая плывущие облака в синем небе и, подражая акыну, Аязгул певуче начал рассказ.
— Давным-давно, когда на Земле первые люди заселили степь, Великий Тенгри превратился в ворона и спустился с небес, чтобы посмотреть, как живут люди. Он летал с места на место, наблюдая, как они пасут овец, как готовят еду, как шьют одежду. У одной юрты Тенгри увидел прекрасную золотоволосую девушку. Ее красота поразила его и, забыв об осторожности, он подлетел так близко, что та девушка, а звали ее Умай, заметила его. Красивое оперение ворона понравилось ей и так захотелось Умай сделать
