Марина

— Мы только начали… — развел руками Кирилл Кажется, он поверил, что Покровский спал, а если и не поверил, то не считал себя обязанным хотя бы смутиться.

— Все равно, на первый раз хватит. Идите, ребята.

Все недоуменно посмотрели на Мастера, только Анютка хмыкнула и начала собираться. За ней пошли и другие. Когда они остались вдвоем с Кириллом, Покровский сказал:

— Послушайте, вам никто никогда не говорил, что вы бездельник?

— Но почему, я же…

— Вы не подготовились даже к первому занятию. Какое вы имели на это право?

— Я начал с азов.

— С грязных галош?

— Ну, хотя бы…

— Так вот снимите их сами. Иначе полетите отсюда к чертовой матери, ясно? Такова моя задумка и сквозное действие нашей общей драмы.

Кирилл промолчал. Мастер вышел и несдержанно хлопнул дверью. Он знал, что Кирилл свою вину чует. Пусть пораскинет своими массово–зрелищными мозгами и — либо–либо.

Из танцкласса по–прежнему доносились нежные звуки рояля и грубая ругань балетмейстерши.

— Вторая позиция! Ты, чучело, почему опять путаешь! Я показала всего четыре позиции, а ты своей дырявой башкой…

Мастер остановился, сделал неожиданно для себя вторую позицию, развеселился и с легким сердцем отправился в Летний сад, потому что репетиций в театре у него сегодня не было.

Когда Марина вернулась домой, ее встретила Жанна. Лицо у нее было салатного цвета, и глаза на этом фоне казались розовыми. Вначале Марина испугалась, но потом сообразила, что это, очевидно, маска из крема.

— Часика через полтора тебе лучше пойти погулять, — сказала Жанна.

— Какое погулять! Я еле на ногах держусь! У меня после этих танцев все коленки распухли.

— Мне надо, чтобы ты погуляла. Часика три. Но, на всякий случай, перед приходом звякнешь.

Как возразить, Марина не знала. Вот уже неделю Жанна жила у нее и делала все по–своему. Но чтобы та нагло…

Видно, Жанна поняла, что хватила лишку, и соизволила объяснить:

— Мужу на несколько часов дали увольнительную… Марине сразу же стало легче. Теперь ее согласие пойти погулять не будет выглядеть так идиотично.

— А, раз мужу… раз увольнительную… — пробормотала она.

К счастью, Марину позвали к телефону — звонил Стасик.

— Марин, выходи…

— А ты откуда звонишь?

— Я тут, внизу.

— Так зайди за мной.

— А эта… дома?

— Дома.

— Нет, я лучше подожду на улице.

— Да что это такое, да почему ты, в конце концов…

— Я ее боюсь. Ты уж прости. Я подожду на улице.

— Ладно. Жди.

Жанна хмыкнула, когда Марина вошла в комнату.:

— Опять твой чичисбей? Гляди, доиграетесь.

— Послушай, почему ты говоришь о том, чего тебе никогда не понять? Я ведь не лезу в твои дела?

— Влезла бы, да порядочную из себя корчишь. Вы, от сохи, очень любите играть в порядочность.

— А вы от чего? Я от сохи, а ты от чего?

— Вот из тебя и поперло любопытство, голубушка!

— Ладно, я ухожу.

Стасик прыгал под моросящим дождичком.

— Пошли в кино, — сказал он, — там какой–то фильм. Говорят, постель покажут.

— Я не люблю смотреть про постель.

— Ханжа.

— Дурак.

Помолчали. Потом Стасик сказал:

— Ладно, тогда пойдем на ту улицу, где твой этаж. И где белая статуя в черном подъезде.

— Пойдем.

Они шли, по–детски толкаясь плечами, но за руки не брались. Поначалу Стасик любил хвататься за Маринину руку, но с некоторых пор это начало ее раздражать. Уж слишком взволнованно вздрагивала его рука, не так, как положено между друзьями. А ходить под ручку им казалось совсем смешным. Они шли по особо нарядной (осень!), усаженной деревьями улице. Там, в тупике, был этот дом, Марина помнила точно.

Но дома не было.

Прошли улицу из конца в конец. Вернулись обратно. Потом опять вернулись к тупику. Дома не было!

Навстречу шла какая–то старушка.

— Скажите, здесь был дом… Высокий, пятиэтажный. Во всем подъезде только одна квартира. Я запуталась — где этот дом?

— Был, был, как же, — ответила старушка, — но его разбомбили во время войны. Вот тут он был, где водокачка. Или правее. Или левее. Не помню точно. — И оглядываясь, засеменила дальше.

Стасик смотрел на Марину испуганно, как на больную.

А дождь из мелкого и склочного сделался большим и довольно вредным.

— Такой дождь пахнет наводнением, — поделился с ними питерским опытом случайный прохожий.

Впрочем, черную парадную с белой мраморной статуей они нашли. Было странно и щекотно сидеть в этой парадной и слушать, как на улице лупцует дождь. Хлопали двери, мягко, по–старинному взвывал лифт, сверху летел чей–то порывистый бег.

— Марин, нам не снится?

— Не знаю.

Легкий бег приближался.

— Кого я вижу! — перед ними стояла Анечка Воробьева. — Вы что тут делаете?

— Дождь пережидаем. А ты?

— А я тут Живу. — Анечка подозрительно покосилась на Стасика. — Ты что, не знал, что я тут живу?

— Нет, вот честное слово. Я не нарочно.

— Слушайте, идемте ко мне, а? Я спустилась позвонить… кому угодно… В доме пусто и телефон выключили, мы с папой забыли междугородные оплатить.

Марине показалось, что Анечка им обрадовалась и звала искренне. Идти им решительно было некуда, да и Стасик, она знала, очень хочет в гости.

— Пошли, с удовольствием, спасибо, — сказала она. Анечка вызвала лифт.

Такую квартиру Марина видела второй раз в жизни. Но нет, та была п о д о б и е м, а эта была настоящая. Там,

у Светки, было все слишком модно, дорого и чуждо.

А здесь, то ли из–за расстановки мебели, то ли из–за обилия книг и картин, то ли просто потому, что это была жилая квартира (то есть вещи лежали и стояли как им вздумается, а некоторые просто валялись), но только страха перед несомненной роскошью этого жилья почему–то не возникало.

По первому ощущению здесь должно было быть комнат сто. Как потом выяснилось, их и правда было