остановить глаз. А она мало того что была внезапно разбужена, но и продолжала, уже разбуженная, свое движение вверх.
На каждом занятии ей казалось, что вот–вот ее разоблачат и просто выгонят за то, что она в этом институте явно чужая, явно ни к селу ни к городу. Вот сейчас Ксения Ивановна обнаружит вдруг, что она, Марина, заика, или на сцендвижении ей скажут, что у нее одна нога короче другой, или Мария Яковлевна, или…
Так что же все–таки давало ей силы и уверенность в себе? Как ни странно, чувство собственного превосходства. Впрочем, это не значит, что она могла бы сама для себя назвать это именно так, ни в коем случае, потому что чувство собственного превосходства ассоциируется в ее сознании с высокомерием или презрением к остальным, а такого в Марине не было никогда.
Но, внимательно присмотревшись к своим однокурсникам, она вдруг поняла, что в чем–то не только не хуже, не слабее, чем они, но и лучше, сильнее и даже умнее. Многие из них, бывшие школьники, или только что пришедшие из армии ребята, или приезжие, которые еще не так напичканы информацией и не так обросли новыми связями, стремились с ней сблизиться, пытались откровенничать, делиться, втягивать в свои дела. Марина не отталкивала их, вовсе нет, но и принять не смогла. И они как прильнули, так и отхлынули. Впрочем, она, кажется, никого не обидела.
Почему–то только Марине, Ксане и Анечке удалось попасть в число приглашенных на «малую дионисию» (это как раз проходили на истории античного театра, откуда и родился термин «малая дионисия»), устроенную Витькой Лагутиным.
Как сообщил Витька, «предок с Зойкой после больницы укатил в Коктебель», почему такое сборище и стало возможным. Мальчиков Витька позвал почти всех, даже Стасика.
Хоть от Витьки и было получено строжайшее предупреждение не обнародовать это событие, но слухи просочились.
Почему Марина, столь яро сопротивлявшаяся ненужным связям, приняла приглашение — она и сама не знала. Наверное, поддалась уговорам Анечки.
Уже в преддверии празднества случился скандал. Лаурка, размазывая слезы по щекам, при всех подошла к Витьке и сказала:
— Почему приглашен Клим и не приглашена я?
— Потому что ты соплюха. Рано тебе еще.
Все (а присутствовала вся группа) разом потеряли дар речи и движения. Первым сориентировался Игорь Иванов. Он подошел к Витьке вплотную и закатил ему такую артистичную, от души, пощечину, что даже строгая Мария Яковлевна, будь она тут, поставила бы ему наконец пять с плюсом за мастерство.
Обиженная, в слезах, Лаурка опять умудрилась не растеряться и с криком: «Хоть один настоящий мужчина!» — повисла на шее теперь уже у Игоря.
Игорь по–медвежьи топтался, но освободиться от Лаурки не сумел.
Марине почему–то бросилось в глаза белое, белее обычного, лицо Анечки, обращенное на Витьку. В глазах у Анечки было такое сострадание к нему, объяснить которое Марина так для себя и не сумела.
Ксанка, вся красная, ни к кому не обращаясь, сказала все же достаточно громко:
— После закатившейся звезды Эдит Пиаф на горизонт выкатилась новая— Лаур Пиявка! — и убежала.
Случилась немая сцена: Игорь с Лауркой на шее, бледная Аня Воробьева, Лагутин, то ли злой до предела, то ли раздавленный, Клим, довольно смущенный, а потому с нагловатой предательской улыбочкой на устах, Марина, растерянная, как бывало с ней зачастую, когда чего–то в только что происшедшем она не понимала, ироничная Жанна, неуязвимая мышка Валя Ермакова (тоже, кстати, не приглашенная Виктором), Стасик…
И тут на пороге аудитории появился странный человек, сопровождаемый процессией детей самых разных возрастов.
В этом явлении не было бы ничего удивительного, если б человек шел так, как положено ходить людям его возраста (а было ему, как все потом рассмотрели, под сорок). Но человек этот очень уверенно шел на руках. Его примеру, с меньшим успехом, правда, следовали и разнокалиберные мальчишки. Девчонки шли гусиным шагом и несли каждая по громадному стеблю гладиолуса (некоторые из них были чуть ли не меньше цветов).
Человек встал с рук на ноги. Он оказался рыжим и лохматым типом высокого роста. У него были выпученные глаза и довольно внушительный нос. Он заговорил:
— Передреева Лаура оказалася не дура. Поступила в институт, и поэтому мы тут…
— Глори, глори, аллилуйя, Передреева Лаура, — молитвенно сложив ручки, запели маленькие бесенята, а девчонки, делая книксен, совали в руки рыдающей теперь уже от хороших чувств Лауре свои гладиолусы.
— Владимир Петрович! — рыдающая Лаура оставила Игоря Иванова и повисла на шее у рыжего. — Владимир Петрович!
Никто ничего не понимал, хотя у каждого, наверное, мелькнула одна и та же мысль о том, что, может быть, Лаура ничего и не врала, и были в природе какие–то там Роальд с Эдвардом, и еще геолог, который каждый год дарит ей эдельвейсы, и тот тип, который, как говорила Ксана, обещал приплыть к ней «на ледоколе с алыми парусами».
— Это же Рокотов, — сказал кто–то тихо.
И Марина узнала его — конечно, Рокотов. Блестящий актер, который вдруг исчез с театрального горизонта, а куда и почему — знала, наверное, одна Лаура.
Немая сцена рассыпалась. Исчез Лагутин, но Марина успела заметить, что на глазах у него были слезы: то ли слезы обиды, то ли…
Дети же визжали вокруг Рокотова и Лауры, облепив их, как мошкара. И Лаурка тискала их, целовала и, как ни странно, знала всех по именам.
Потом они все дружной гурьбой вывалились из аудитории, оставив студентов в печальном недоумении.
Марина поймала себя на том, что завидует Лауре, потому что у той, оказывается, была эта вот прекрасная тайна, эта вот странная компания, эта дружба с Рокотовым и какими–то необычными детьми, и она, при своей болтливости, не выставляла напоказ эту дружбу, не растранжирила ее в пустой болтовне, а ведь это так непохоже на дурочку Лаурку…
Так и получилось, что «малая дионисия» состоялась без Марины, Ксаны и Игоря Иванова. Почему пошла Анечка — осталось тайной. Стасик же пошел следом за ней, впрочем — неохотно.
Марина только собралась позвонить Лиле, но тут же Лиля позвонила сама:
— Ты в праздники будешь, конечно, со своими артистами?
— Нет.
— Что, не получается? Или не зовут?
— Зовут, но не хочу. И так надоели.
— Может, придешь к нам? У меня родители уедут, квартира будет свободная.
Марине очень хотелось пойти к Лиле, но она представила Лилину счастливую супружескую жизнь, и как ей будет неловко, когда они с Сенькой будут обмениваться взглядами, а потому спросила:
— Вы одни будете?
— Нет. Но ты не волнуйся: все хорошие ребята. С завода. Пара Сенькиных приятелей с женами, ну и… Кузьмин, между прочим, будет, можешь заняться… Он разведенный.
— Это что, тот Кузьмин, которым ты была увлечена?
— Ну уж увлечена. Нравился просто. Он и правда очень хороший парень…
— Приду.
Вот и отлично, думала она, собираясь. Посижу со своими заводскими, поболтаю. Все–таки здорово, что не с курсом, без «дионисии».
Тут, как черт из табакерки, явился Стасик.
— Что, идем? Ну идем, а? Не один же Лагутин будет!
— Стасик, я иду в другое место.
— Ну и отлично. Тогда я пойду с тобой.
