Утром эта же боль произвела на нее совсем другое впечатление. Лучше бы проснуться от вылитого на тебя ведра холодной воды. И Жанка, как назло, была дома.
— Ну как? — спросила она.
— Отстань, — Марина зарылась головой в подушку и дала себе слово, что вот так и пролежит весь день.
Ни есть, ни двигаться не хотелось. Только одна мысль: это же был Стасик. Твой друг Стасик, а ты…
— Вы сидели на ступеньках, — монотонно начала Жанка, — оба зареванные… Целовались, меня и не заметили… Ты явилась в четыре утра…
— Замолчи! — крикнула Марина и заткнула уши. «Какой стыд. А завтра в институт, и там я увижу его, и мы не сможем подойти друг к другу, потому что теперь между нами стоит это. Как я–то могла? Ну пусть он, совсем мальчишка, а я? Только почему мальчишка? — тут же попыталась она себя утешить. — Ведь он только на два месяца младше. Как это легко — трепаться о поцелуях, девчонки любят потрепаться и похвастаться. Почему же мне так больно, так стыдно?»
Когда раздавались звонки в дверь или телефонные, она испуганно ныряла в подушки, а Жанка намекала ей на страусов, которые имеют похожие привычки. Как она ненавидела ее в эти минуты! Ее физиономию, которая без краски была прямо–таки страшной: эти маленькие глазки, белесые брови и реснички, кнопка носа. Наконец Жанка ушла.
И тут явился Стасик. Он пришел без всякого звонка, сказал, что дверь была открыта, и сел у двери, не раздеваясь.
— Холодно, — сказал он.
Это его «холодно» долго звучало у Марины в ушах, потому что других слов никто из них не произносил. Она ни разу не посмотрела ему в глаза.
— Может, мне уйти? — спросил он.
— Да уж сиди, — ответила она таким тоном, что ему действительно полагалось уйти. Но он не ушел, а все так же жалко сидел у двери.
— Идем на улицу, — попросил он.
— Идем.
Ей пришлось выйти на улицу и пройти с ним два квартала. Потом она сказала:
— Мне холодно. Пойду домой.
Марина думала, что он все поймет, но он опять потащился за ней следом. Она разогрела обед, молча поели. Потом он достал карты и стали играть в «дурака». Время шло. Она начинала успокаиваться и уже была рада, что он пришел, что вчерашний вечер был вроде бы сглажен, может, и вообще забудется, и все будет опять по–старому, и завтра они встретятся уже нормально. Они даже начали разговаривать совсем обычно, стали даже смеяться, она даже рассказала ему про вчерашние свои похождения давая понять этим, что все по–старому, все по–старому, они друзья и не больше. Она не хотела его обидеть, но всячески давала понять, что не помнит того, что было у них вчера на лестнице.
Жанка, вернувшись и увидев, что они играют в карты, хмыкнула только и начала стелить свою постель. Он оделся.
— Сам откроешь?
— Проводи до двери.
Она потащилась за ним до двери, открыла ее, протянула ему руку.
— Поцелуй меня, — попросил он.
Дурацкая эта актерская (уже усвоенная студентами) привычка — целоваться. Приходишь — все целуются, уходишь— все целуются. Марина, насколько могла равнодушно, чмокнула его в щеку. И опять — какая–то секунда, и ей уже не высвободить рук, а потом уже на все наплевать, наплевать… С его головы со стуком упала шапка. И опять неизвестно сколько времени прошло, опять ни одного слова. Уходя, он сказал:
— На. Я же принес тебе шоколадку…
Ночью она бродила по улицам, пока не оказалась на той улице, где должен был быть тот дом. Но нет, дома не было. Неужели она так странно перепутала? Или выдумала? Наверное, выдумала. Она так долго была одна — могла выдумать что угодно.
Улица теперь была пуста и глуха, только потрескивали ветви голых деревьев в Таврическом саду.
Кому рассказать, что с ней случилось? Вот если б и правда был такой дом, и тот одинокий этаж, и там один–единственный человек, который понимает все… Всего и нужно–то — один–единственный человек, который понимает все.
К родителям она поехала совсем не потому, что ждала от них понимания. Просто не хотелось идти ни к кому из однокурсников — ведь любой разговор с ними мог перейти на Стасика (как же — ближайший приятель), и она боялась выдать себя.
Хотелось родительского покоя, щей на кухне их новой квартирки, какого–нибудь простого отвлекающего разговора.
Тем более что ездила она к ним редко и вот уже около двух недель разговаривала с мамой только по телефону.
Дверь открыл отец. Особой радости на его лице Марина не заметила. Даже наоборот.
— Явилась, не запылилась, — сказал он. Выскочила мама, прижала ее к себе, привлекла на грудь, будто не решаясь увидеть так сразу ее лицо, глаза, будто давая себе подготовиться к тому, чтоб наконец посмотреть на дочь.
Отец, хлопнув дверью, ушел в комнату, и мама виновато потащила Марину на кухню.
— Ты похудела, — сказала мама, — тебе нужно как следует питаться…
— Я питаюсь как никто. Алька завалила меня посылками…
— Алька часто тебе пишет? — почему–то тревожно спросила мама.
— Ну конечно.
— Вы любите друг друга, — как–то невпопад сказала мама, будто их с Алькой нужно было учить любить.
Мама долго и тревожно молчала. Что–то было у нее на уме, что–то она хотела сказать, но не решалась.
— Чего ты так на меня смотришь? — спросила Марина.
Мама помялась. Потом заговорила:
— Знаешь, отец тут был у тебя.., Тебя не было дома. Он говорил с соседями… Сама понимаешь, что ему могла наплести Потаповна. Будто у тебя жил какой–то парень… Теперь какая–то не совсем порядочная девица…
— Девица как девица. Ей негде жить, нет места в общежитии… А парень… — Марина поняла, что краснеет,
И мама, конечно, заметила это, но отвела глаза.
— Марина, я давно хотела тебе сказать… Марина, береги себя… Мало ли что было у тебя раньше, не ставь на себе крест.., Забудь того негодяя… Я прошу тебя— забудь.
— К–какого негодяя?
— Марина, неужели ты думаешь, что я не знаю… Что ты тогда… Что ты не была в Риге… Тогда, ну тогда… Три года назад.., Марина, ты не умеешь врать и даже скрывать…
Все было как в странном сне. Мама не обличала, не нападала, она заведомо защищала.
— И ты это знала? — только и спросила Марина.
— Да, знала. Я не такая глупая, как ты думаешь. Хотя я чувствую, что постепенно превращаюсь в дурочку. Особенно в ваших глазах. Но я не всегда была такой слабой, не думай… А тебя я люблю… Я так тебя люблю… Я виновата перед твоей сестрой, но я всегда любила тебя больше…
— Да какая между нами разница! — отчаянно закричала Марина.
— Разница есть, — сказала мама и испуганно прикрыла рот ладонью, будто сказала лишнее.
На кухню вышел отец.
— Секреты? — спросил он, и было ясно, что он в одиночестве накачал себя в достаточной степени, чтоб
