Это были прямо–таки волшебные слова. Они там, радио, как в воду глядели. Действительно, старый пень. Не хочу быть посмешищем на старости лет, не хочу страдать, не хочу. Посягнуть на чью–то молодость? Извините. Если б эту девочку хоть саму ко мне потянуло, а так… Вот и хорошо, что многие догадываются о моих чувствах, пусть догадываются, пусть смеются! Это же надо, чтоб такое в голову пришло! Вот поезд и уходит… Думаете, побегу следом по шпалам? Нет.
Утром хмурый Левушка осведомился, чего он мне вчера наплел и правда ли, как ему кажется, что он оскорбил какую–то женщину.
Я заверил его, что он ничего, кроме торговки овощами, не выдал и никакой женщины в моем доме не было.
Часа полтора он сидел на телефоне, кому–то все звонил.
— А знаешь, мне предлагают на полгода уйти в плаванье, ну, там надо будет написать историю корабля. Я согласился. Представляешь, море, работа, порты… — обрадовал он меня наконец.
Ни в какие корабли я не верил. Он понял это. Сказал грустно:
— А ведь не уйду. Найду, в конце концов, причину отказаться. И бегство из Ясной Поляны не состоится. А знаешь почему? Потому что я не Лев Толстой. Слушай, а почему мы, зная, как надо жить, живем н е п р а в и л ь н о?
Отказался от моря он в тот же день. Постеснялся морочить людям голову. А я… я принял предложение петрозаводского театра на оформление спектакля, хотя тогда, в больнице у Марины, решил было не принимать это предложение. Но что–то мы с Анной повытряхнулись, и на лето тоже нужны деньги… А лето скоро, ведь уже апрель. И юнцы на улицах бренчат гитарами. И коты вопят по ночам. А Марина без меня обойдется. Кто я ей?
ПОКРОВСКИЙ
Сегодня в театре было собрание. Присутствовал. Устал. Вообще, устаю от разговоров, очевидно старость. Если б не взялся за работу в институте, то давно бы уже либо помер, либо ушел на пенсию, потому что силу беру только от молодежи. Многие ныне покойные мои друзья тоже признавались в этом. Я прекрасно отдаю себе отчет, что хорошо устроился. Даже, может быть, мудро. С детьми забываю о возрасте, вернее, доволен своим возрастом, как это ни странно всегда был нетерпим, невыдержан, а теперь, откуда ни возьмись, и терпение и выдержка. Даже могу иногда удержаться от того, чтоб Давить детей своим авторитетом. По вечерам читаю платоновскую «Апологию Сократа». Научиться бы так, как он, задавать вопросы. Потрясает, как он мог заставить неграмотного раба доказать теорему Пифагора, только правильно ставя вопросы. Но чтоб приблизиться к это — надо еще прожить хоть немного. Лет семь. Или пять. Вряд ли проживу, хотя бы потому, что начал многое понимать. Только начнешь понимать свое предназначение — ан и конец.
Всегда любил Машку. Но теперь, когда она работает со мной в институте, тянет к ней еще больше. Как к наперснице. Поговорить о любви. О наших телятах.
После собрания вышли с ней вместе. Она знает, каких новостей я от нее жду.
— Лагутин болен, Морозова в больнице, Новиков две недели не ходит на занятия, — сразу доложила она.
Ну и сюрприз! Ладно, с Лагутиным ясно, а вот Новиков…
— И что же, они так и не поженились?
— Не поженились, — уклончиво ответила Машка.
Я понял, что ей хочется сказать правду. Ждет, что попрошу. Я и попросил.
— Он завел себе другую… — сказала она. — Только прошу вас, ничего не предпринимайте со своей медвежьей грацией.
— Хорошо, не буду, — пообещал я. — А что, теперь нельзя поставить на место мальчишку, который опозорил девушку?
— Ой, не говорите вы таких слов. Нет теперь тут позора. Нет теперь и мужества. Есть эмансипация. Маринка может утешаться, что он ее любил. И вспоминать прекрасные времена. И вообще, если вы думаете, что все на ее стороне, то ошибаетесь. Ваша Жанна подготовила ей хорошую встречу из больницы. Знаете, я боюсь…
— Чего?
— Уйдет она от нас. Уйдет, понимаете?
— Если актриса — не уйдет. Вот он уйдет.
— Этого–то я и боялась. Не трогайте вы его. Он сам ляпнется, вот попомните мое слово, видала я таких. Но пусть не из–за нее. Не хватало ей еще считать себя виноватой.
А Маша, оказывается, и не замечает, что я стал терпимей!
— Хорошо, не буду… Но позвони там кому–нибудь, сделай так, чтоб завтра он был.
— Сделаю. Вы придете вечером на капустник?
— Конечно. Сашок хороший мальчик. И я рад, что ему дали звание.
Мы разошлись до вечера. Я думал об этой студенческой истории, и она мне не нравилась. Завтра после института надо навестить Чудакову, — что ей там одной в голову взбредет? Лучше уж лишусь этой мадам со справками, которую Машка упорно называет «моей Жанной». Хотя нет. Ничего л не буду предпринимать, тут уж Маше виднее. И эта девочка, Кириллова жена, тоже пусть входит в суть дела. Вот, не поговорил с Машей насчет нее, а ведь надо бы. Явно двусмысленное положение — выгнать мужа, взять жену. Да как она еще защитит диплом? И что делать с Кириллом? Он, конечно, после женитьбы притих, но уж такой халтурщик, что просто сил нет. А за руку не схватишь.
Вечером пришлось вспомнить о Кирилле. И не мне одному.
Среди актеров нашего театра и приглашенных гостей из других мое внимание привлекла группа детей. Дети были разного возраста, от первого класса до десятого. Они вертелись вокруг Володи Рокотова. Он с молодости занимался с детьми, а потом ушел из театра вообще и занимается только с детьми в своей удивительной студии. Добровольно это обычно не делается, поэтому вокруг Рокотова было много кривотолков.
Вокруг моего имени тоже было много разговоров, когда я добровольно снял с себя обязанности главного режиссера. Не может быть, чтоб люди так уж не понимали тех, кто лишен честолюбия, как Володя или я. В этом смысле мы, конечно, оба не совсем актеры. Скорей всего, Володя гораздо раньше, чем я, понял прелесть общения с детьми. Ведь если б мы им только давали! Мы же еще и берем, берем то, что можно взять только у молодости.
И плевать, что не до конца он актер. Пойду дальше и выскажу крамольную мысль: а почему, собственно, театр (для актеров, разумеется) считается единственным храмом? И сам я так никогда не думал, и детей этому учить не следует. На свете есть много вещей кроме искусства. Есть люди, есть дети, из которых вырастают или не вырастают человеки.
И вот Володя, блестящий и талантливый актер, фантазер, умница, вдруг уходит из театра и занимается только с детьми. Начинает с самых маленьких, растит не одно поколение актеров, но все это почему–то скользит мимо сознания его бывших товарищей, и они не могут придумать никакого объяснения этому, кроме плохого характера, разгильдяйства и чудачества. А он вовсе не разгильдяй. Ну, рыжий, ну, всклокоченный, ну, глаза вытаращенные, рачьи, худ, как Дон Кихот, нос — рубильник, как теперь говорят, на семерых рос, одному достался; А в глазах — честный азарт, трезвое безумие вдохновения, да еще руки, какие положено иметь хирургу или пианисту, — чуткие, выразительные.
Я несколько раз был на его детских спектаклях. Передать, что там к чему, — невозможно. Просто целая шайка маленьких, вдохновенных Рокотовых, от которых не знаешь чего ждать в следующую минуту. Кстати, в отличие от престижных детских студий, куда родители стараются воткнуть детей, Рокотов принимает к себе всех, кто пожелает. И всем находит дело. Я даже послал к нему одного своего стажера, такой у нас в институте есть умница — казах, Сакен его зовут. Тот так заинтересовался, что выпросил разрешение
