увенчанные королевской короной, несомненно вышли из кладовых Лувра или, во всяком случае, из какого- нибудь другого королевского дворца. На этих строгих и темных креслах были беспорядочно разбросаны богатые ткани ярких цветов, напоенные солнцем Персии или расцветшие под руками калькуттских или чандернагорских женщин. (…)
На самом видном месте стоял рояль розового дерева, работы Роллера и Бланше, подходящий по размерам нашим лилипутовым гостиным, но все же вмещающий в своих тесных и звучных недрах целый оркестр (…).
И везде, по стенам, над дверьми, на потолке, — шпаги, кинжалы, ножи, палицы, топоры, целые доспехи, золоченые, вороненые, с насечкой; гербарии, глыбы минералов, чучела птиц, распластавшие в недвижном полете свои огнецветные крылья и раз навсегда разинувшие клювы.
Нечего и говорить, что это была любимая комната Альбера» (Ч. Ill, I).
Итак, роскошь и безвкусица, характерные для новых дворян посленаполеоновской эпохи, которые гонялись за титулами и почестями. Таков граф де Морсер. Но интерьер флигеля отражает и характер виконта, вызывающий скорее симпатию, чем насмешку. Его любимая комната, несмотря на иронию автора, вполне могла бы стать любимой комнатой самого Дюма.
А вот дом еще более «нового» дворянина — барона Данглара. В кабинете висят «копии с полотен Альбани и Фатторе, проданные банкиру за оригиналы, но и будучи только копиями, они никак не подходили к аляповатым золотым завитушкам, украшавшим потолок». Далее мы видим «длинный ряд комнат, отличавшихся тяжелой роскошью и пышной безвкусицей», и только будуар г-жи Данглар, бывшей баронессы де Наргон, хоть немного радует глаз. Это была: «небольшая восьмиугольная комната, стены которой были обтянуты розовым атласом и задрапированы индийской кисеей. Здесь стояли старинные золоченые кресла, обитые старинной парчой; над дверьми были нарисованы пастушеские сцены в манере Буше; две прелестные пастели в форме медальонов гармонировали с остальной обстановкой и придавали этой маленькой комнате, единственной во всем доме, некоторое своеобразие; правда, ей посчастливилось не попасть в общий план, выработанный Дангларом и его архитектором, одной из самых больших знаменитостей Империи, — ее убранством занимались сама баронесса и Люсьен Дебрэ. Поэтому Данглар, большой поклонник старины, как ее понимали во времена Директории, относился весьма пренебрежительно к этому кокетливому уголку, где его, впрочем, принимали только с тем условием, чтобы он оправдал свое присутствие, приведя кого-нибудь» (Ч. III, IX).
В этой комнате баронесса любила сидеть «за роялем маркетри, маленьким чудом искусства, между тем как Люсьен Дебрэ у рабочего столика перелистывал альбом».
Думается, что даже те из читателей, кто уже не помнит подробностей сюжета романа, прекрасно догадались о том, что за отношения связывали баронессу и Люсьена Дебрэ. А вот с мебелью маркетри в нашу эпоху ПВХ и ДСП, наверное, приходилось сталкиваться немногим, и поэтому поясним, что это такое. Маркетри — инкрустация по дереву из мелких кусочков металла, дерева, слоновой кости, черепашьего панциря. Кусочки дерева подбирались разных цветов, и получалось подобие деревянной мозаики. Во Франции мебель маркетри изготовлялась, в частности, в основанных в 1700 году мастерских Ш. Буля и стоила невероятно дорого. Так что баронесса Данглар не уступала своему мужу в стремлении к пышности (ведь качество рояля как инструмента не зависит от внешней инкрустации), только ее вкусы отличались несколько большим изяществом.
Впрочем, довольно с нас пышности. А как живут у Дюма люди среднего достатка?
Вот как жили, например, сестра Максимилиана Морреля Жюли и ее супруг Эмманюэль Эрбо после того, как они прекратили дело старого арматора, выплатив все его долги.
«Дом был белый, веселый, и двор перед ним украшали небольшие цветочные клумбы. (…)
Для того чтобы подъехать к крыльцу, экипаж должен был обогнуть небольшой фонтан, бивший из бассейна, обложенного раковинами и камнями, — роскошь, которая возбудила среди соседей немалую зависть и послужила тому, что этот дом прозвали «Маленьким Версалем». (…)
В самом доме, не считая нижнего этажа, занятого кухнями и погребами, были еще два этажа и чердачное помещение. Молодые люди приобрели его вместе с огромной мастерской и садом с двумя павильонами. Эмманюэль сразу же понял, что из этого расположения построек можно будет извлечь небольшую выгоду. Он оставил себе дом и половину сада и отделил все это, то есть построил стену между своим владением и мастерской, которую и сдал в аренду вместе с павильонами и прилегающей частью сада; так что он устроился очень недорого и так же обособленно, как самый придирчивый обитатель Сен- Жерменского предместья.
Столовая была вся дубовая; гостиная — красного дерева и обита синим бархатом; спальня — лимонного дерева и обита зеленой камкой; кроме того, имелся рабочий кабинет Эмманюэля, не занимавшегося никакой работой, и музыкальная комната для Жюли, не игравшей ни на одном инструменте.
Весь третий этаж был в распоряжении Максимилиана; это было точное повторение квартиры его сестры, только столовая была обращена в бильярдную, куда он приводил своих приятелей» («Граф Монте- Кристо». Ч. Ill, XII).
Симпатичные рантье живут безбедно и содержат слуг, взяв к себе на работу состарившихся служащих покойного старика Морреля. Вопреки завистливому мнению соседей, о роскоши здесь говорить не приходится, но вот само описание поистине роскошно. Жюли и Эмманюэль уже сыграли свою роль в романе в сценах спасения их отца от разорения. Они появятся на страницах романа еще раза два: это типичные второстепенные персонажи. Описание их дома не несет смысловой нагрузки. Тем не менее Дюма не скупится на радующие глаз подробности и добродушно-насмешливые слова. Исходя из строгих законов жанра, такое описание избыточно и могло бы стать основанием для упрека автору в многословии. Но согласитесь: для нас это не просто декорации, позволяющие представить пусть и второстепенных героев, не в абстрактном, а во вполне жизненном пространстве, характеризующем быт и привычки среднего парижского рантье конца тридцатых годов XIX века.
Зайдем теперь в еще более скромный дом, дом старика Марена из романа «Скитания и приключения одного актера».
«Дом состоял из большой комнаты и кабинета.
Комната обогревалась огромным камином. На нем посередине красовались большие каминные часы. По обеим сторонам, уставившись на них, сидели, распространяя вокруг себя приятный запах смолы, еловые львы с завитыми гривами и кисточками на хвостах. Рядом с часами стояли два медных подсвечника, сверкающие, как зеркало, а в них — две свечи, которые на памяти мальчика зажигали лишь однажды (…). Завершали композицию маленькая бутылочка и китайская вазочка.
Все другие каминные принадлежности были из железа и сияли, как ствол карабина и пистолеты Отца. Решетка представляла собой четверть круга, некогда бывшего колесным ободом. (…)
Огромная дубовая кровать, видная прямо с порога, выделялась своими занавесями из зеленой саржи на фоне стены, которую никогда не покрывали обоями, а лишь штукатурили известью с песком. Время от времени маленькая ракушка, обломок угасшего мира, некогда населявшего этот песок, привлекала взор детей, и тогда они забавлялись тем, что кончиком ножа очищали и выколупывали ее из стены.
В другом углу, параллельно большой кровати, стояла кровать поуже и покороче, на которой спали дети.
Посреди комнаты возвышался большой стол массивного красного дерева; его окружали соломенные стулья, деревянные части которых были выкрашены в серо-голубой цвет. Дюжина стульев неизменно была расставлена следующим образом: три вокруг стола, семь вдоль стены, один перед секретером — за ним Отец писал свои рапорты, — один возле камина, напротив маленькой деревянной скамьи с ласковым названием «банкетка».
Если эти стулья передвигали, то только по какой-нибудь причине — чтобы принять гостя, пообедать или поужинать. Когда же этой причины более не существовало, стулья неизменно оказывались на своем обычном месте, и можно было подумать, что, как в сказке, они сами возвращались на свои места.
Гравюры, изображавшие «Времена года» и заключенные в рамы из черного дерева, составляли художественное украшение четырех стен. Оформление комнаты дополняли военные трофеи, карабин, два пистолета и сабля Отца.
Завершал меблировку большой дубовый шкаф» (II).
