Если бы мой отец был в это время дома, он ни за что не пустил бы меня, но моя мать не отличалась решительностью. И когда я уже спускалась по лестнице, она стояла у распахнутой настежь двери и потихоньку плакала.
Первым, на кого я натолкнулась в общежитии, был Дэвид Бэст. Неплохое начало для предстоящей ночевки! Я так и сказала ему. Он усмехнулся. В одной руке у него был чайник, в другой — сковородка.
— Идем, — сказал он, — у меня есть жареная картошка с яблоками…
В последний раз он угощал меня яичницей с лимоном.
Сидя друг против друга в его комнате, мы молча ели. Через месяц кончался срок его стажировки в Воронеже, а я так ни разу и не погуляла с ним по городу.
Пришла Ингер, и мы втроем пили чай. И было уже далеко за полночь, когда Дэвид ушел с ней, уступив мне свою постель.
Я пролежала без сна до самого утра. Каково было мне ворочаться в постели Дэвида, зная, что он в это время лежит с Ингер! Но мне не давало спать не только это обстоятельство. Я думала о том, где теперь Лилиан, и предчувствия мои были самыми мрачными. Ведь на все мои попытки установить с ней мысленную связь она никак не реагировала.
Рано утром, на свежую, так сказать, голову мне пришла замечательная идея: сходить к Себастьяну. По крайней мере, крепкий индийский чай у него всегда был.
Себастьян только что встал и, облачившись в белую, совершенно идиотскую национальную пижаму, принялся, как всегда, варить рис. Он и на этот раз собирался отравить меня! И пока подкрашенное шафраном варево кипело и булькало на плите, я рассказала Себастьяну о том, как Лилиан избавила меня — разумеется, только на некоторое время! — от санитаров.
— И где же она теперь? — поинтересовался он.
— Вот это-то я и хочу узнать, — ответила я, обрадовавшись, что мы с ним так хорошо понимаем друг друга. — Может быть, ты поможешь мне найти ее?
Себастьян тут же стыдливо прикрыл глаза длинными, черными ресницами. Он всегда смущался, когда кто-то намекал на его нетрадиционные способности.
— Ну, ладно… — после долгого молчания сказал он. — Ради Лилиан и… ради тебя… У тебя есть что- нибудь из ее личных вещей?
Я задумалась. Ну, конечно же! Какое везенье! Уходя из дома, я прихватила с собой ее блокнот.
Взяв кастрюлю с рисом и чайник, мы вышли из кухни в полутемный коридор. Идя рядом с Себастьяном, я небрежно кивала знакомым. Теперь все общежитие будет знать, что я — девушка Себастьяна.
Стараясь не разбудить спящего Венсана, мы протиснулись на отгороженную шкафом «обеденную половину» и сели за стол.
— Вот, — шепотом сказала я, протягивая Себастьяну блокнот Лилиан.
Держа блокнот в руках, Себастьян откинулся на спинку стула, сидя в полуобороте ко мне, и его взгляд принял какое-то странно-отсутствующее выражение. Его взгляд где-то странствовал…
— Я вижу… — еле слышно произнес он, — …вижу лиловые цветы… много, много цветов… вижу скалы и сидящих на них птиц… я чувствую запах морской воды и… запах крови…
Его слова озадачили меня. Я ничего не понимала. Может быть, Себастьян что-то напутал?
— …эти цветы похожи на те, что стоят на столе у Дэвида… — добавил он и, глубоко вздохнув, повернулся ко мне.
— Значит, Лилиан теперь в Киммерии? — растерянно, скорее себе самой, чем ему, сказала я. — Но как это стало возможным? Ты уверен, что это те же самые цветы?
— Да… — после долгого молчания ответил Себастьян. — Только у Дэвида они сухие, а там — живые, более яркие… И еще… мне кажется, что Лилиан теперь в опасности…
— Мне тоже так кажется, — сказала я. — Иначе бы она ответила на мои сигналы…
Сказав это, я поняла, что сболтнула лишнее. Еще Лембит Лехт предупреждал нас с Лилиан, чтобы мы держали в секрете наш необычный способ связи и ни в коем случае не обменивались мыслями с посторонними. «Стукачи и так слишком много знают», — резонно утверждал он.
Бросив на меня красноречивый взгляд, Себастьян загадочно улыбнулся.
— …поэтому я полагаю, что нам нужно немедленно отправиться туда!
— Куда? — полюбопытствовал Себастьян.
— В Киммерию.
Он воспринял мое пояснение как нечто само собой разумеющееся.
— Давай сначала позавтракаем, — предложил он.
Желтый шафрановый рис, переперченная курица, злодейская аджика.
— Нам понадобится носильщик, — деловито сказала я, косясь на спящего за перегородкой Венсана.
— Носильщик? — удивился Себастьян. — Может быть, ты собираешься взять с собой чемоданы?
Он выразительно посмотрел на мою походную сумку.
— Вот именно, — сказала я и уточнила: — Один чемодан. Но самый большой!
Подсыпав в рис еще красного перца, Себастьян с интересом спросил:
— Что ты хочешь везти в этом чемодане?
— В этом чемодане поедешь ты.
— ???
— Да. Поэтому нам и понадобится носильщик. Ведь не мне же тащить тебя!
Себастьян рассмеялся, сверкая безупречно-жемчужными зубами.
— Ты нравишься мне все больше и больше, девушка, — погасив на лице улыбку, серьезно сказал он. — А теперь скажи, почему я должен залезть в чемодан?
Я тоже придала своему лицу серьезное выражение. Вопрос был принципиальным: сможет ли йог, находясь в состоянии транса, просидеть более суток в тесном чемодане?
— У тебя нет визы, — сухо ответила я, понимая, что Себастьян не испытывает ни малейшего желания ввязываться в эту авантюру.
— И кто же будет… носильщиком? — исподлобья взглянув на меня, спросил он.
Я сделала вид, будто обдумываю что-то, хотя решение было уже принято мной. Конечно же, Дэвид Бэст! Что стоит англичанину, с его ростом и мускулатурой, прокатить на себе хрупкого, субтильного индийца?
Себастьян захохотал, разбудив при этом Венсана.
— Тебе осталось только уговорить его! Уговорить англичанина Дэвида Бэста стать рикшей!
«Ну, вот, — с удовлетворением подумала я, — индиец попался на шовинистический крючок!»
Но я тут же пресекла эту мысль, опасаясь, что йог может перехватить ее.
Через пять минут я сидела в комнате Дэвида.
— Ехать? — удивленно говорит Дэвид, намазывая булку мармитом, от одного вида которого мне становится не по себе. Однажды, в присутствии других англичан, я решила попробовать эту штуку, которую все так расхваливали и которую я, в силу своей советской наивности, приняла за повидло. Взяв кусок хлеба, я намазала на него такой толстый слой этой дряни, что у англичан аж дух перехватило. И когда я поднесла этот бутерброд ко рту, все уставились на меня так, будто сейчас, у них на глазах, я собиралась откусить голову у гремучей змеи. Воцарилась гробовая тишина, и это навело меня на подозрения. Однако рот мой был уже открыт, и мне ничего не оставалось, как откусить кусок.
Боже мой! Если бы я знала! В тот момент, когда мой язык прикоснулся к этому самому мармиту, я отдала бы все на свете, чтобы только освободить свой рот от этой мерзости. Вкус был, надо сказать, весьма изысканным, специфическим, редкостным… Вкус сладко-горько-соленого, подперченного и сдобренного пряностями дерьма!
Англичане смотрели на меня во все глаза. Их, разумеется, интересовало, что будет дальше. Я тоже смотрела на них, возможно, вытаращив глаза чуть больше обычного. Меня чуть не стошнило прямо на стол. Но какие-то остатки советского патриотизма подсказывали мне, что нужно выдержать это испытание перед
