— Давай попробуем еще раз, — сказал Себастьян через два дня, когда оба, он и Дэвид, стали уже проявлять беспокойство по поводу возвращения в Воронеж.
Я протянула ему блокнот Лилиан, других ее вещей у меня не было. И Себастьян, держа в руках блокнот, погрузился в транс. По выражению его смуглого лица мы с Дэвидом могли только догадываться, где странствовал его взгляд. На его лице появилась страдальческая гримаса, веки с длинными ресницами задрожали, тонкие ноздри раздулись. Что он там такое увидел?
Наконец Себастьян вернулся из своего странствия. Некоторое время он продолжал сидеть с закрытыми глазами, потом произнес устало и печально:
— Я видел ее…
Мы с Дэвидом разом вскочили со своих скрипучих кроватей.
Себастьян снова замолчал, и мы, как ни велико было наше нетерпенье, не решались задавать ему лишних вопросов.
— …на выступе скалы… — продолжал он, — …ее лицо, руки, грудь, камни около нее — все в крови… Еще я видел птиц. Они сидели на скалах, чуть выше, и ждали…
Себастьян замолчал и печально взглянул на нас. Мы с Дэвидом не в состоянии были произнести ни слова.
— …а еще выше, на самой вершине горного массива, стоял старинный замок с башнями.
Мы с Дэвидом переглянулись.
— Помню, Лилиан говорила мне в Воронеже о каком-то замке, — неуверенно произнес он, — но тогда я не придал этому никакого значения.
— Может быть, Лилиан забралась на кара-дагские скалы и упала вниз? — предположила я.
Себастьян ничего не ответил.
— Ну так пойдемте же скорее туда! — вдруг спохватился Дэвид. — Иначе Лилиан погибнет!
Слова Дэвида навели меня на весьма печальную мысль, и я спросила у Себастьяна напрямик:
— Лилиан жива?
Он опустил голову.
— Думаю, что жива… — еле слышно ответил он, — хотя… каким-то иным образом… Да, она жива! Но только в Киммерии…
— Что ты хочешь этим сказать? — нетерпеливо оборвала я его.
Себастьян ничего не ответил.
Спешно собравшись и закрыв ржавым ключом огромный замок, мы направились по берегу в сторону Кара-Дага.
Утесы темнели над водой, как опрокинувшийся набок корабль. Два черных утеса. В тихую погоду на них садились чайки, а в шторм утесы почти полностью скрывались под водой, уступая натиску бешено пенящихся волн. Идеальное место для самоубийцы! Отправиться туда вплавь и, если не удастся по дороге нахлебаться вдоволь горько-соленой воды, высадиться на черные камни и принять какую-нибудь отраву…
Такие мысли лезли мне в голову, пока мы шли втроем вдоль берега: впереди Себастьян, за ним Дэвид, потом я. Горячий песок обжигал ноги, и мы шли по воде, увязая по щиколотку в мелкой гальке, снова выходили на горячий песок, заходили в воду по пояс, если путь преграждала отвесная, высотой в несколько метров скала, скользили по валунам… держались за руки, когда волны, набегающие со стороны черных утесов, обдавали наши спины брызгами и пеной.
Мы шли уже около часа и не встретили ни души. Раскаленный песок, пенье волн, слепящее солнце, чайки, ветер, серые скалы, черные утесы…
Полоска пляжа становилась все уже и уже, скалы начинались теперь почти у самой воды. Наверху, среди зеленой, еще не выжженной солнцем травы, пронзительно кричали чайки.
Навстречу нам шла какая-то женщина. Босая, в полупрозрачном, легком, как дымка, зеленом платье, с длинными седыми волосами…
— Леди Гринсливз?! — изумленно произнес Дэвид и подумал: «Вроде бы я сегодня с утра ничего не пил…»
— Это же Мариан! — с радостным удивлением воскликнула я. — Мариан, как ты попала сюда?
Себастьян испуганно метнулся к скале.
А она молча, неспеша, шла прямо к нам. Наконец, остановившись в нескольких метрах от нас, она сказала певучим, как морской ветер, голосом:
— Дальше Дэвид пойдет один.
Дэвид растерянно посмотрел сначала на нас, потом на леди Гринсливз.
— Один? — неуверенно произнес он.
Мариан молча кивнула.
Мы с Себастьяном повернули обратно.
Дэвид стоял и недоуменно смотрел нам вслед. Потом пошел дальше. Один.
Да, теперь он шел один — по горячему песку и по воде, скользя по валунам и цепляясь за выступы скал… Шел туда, куда звала его Лилиан.
Полоска пляжа круто изгибалась вдоль тяжело нависшего над водой скального выступа, море здесь бурлило, набегающие волны с грохотом отскакивали назад, вода доходила Дэвиду до самой шеи. Он чувствовал всем своим телом, как масса воды прижимает его к скалам, ощущал под ногами неустойчивость валунов. Один из круглых белых камней качнулся у него под ногами, тело Дэвида потеряло равновесие, руки отчаянно забили по воде, словно крылья перепуганного гуся… И волна швырнула его в сторону…
Дэвид плескался на мелководье, у самого берега, стараясь нащупать дно, и, невзначай посмотрев вперед, за выступ скалы, увидел нечто неправдоподобное и неописуемое: в десяти метрах от него стояла Лилиан!
С раскинутыми, как на кресте, руками, с запрокинутой назад головой, она казалась прикованной к скале.
Она была совершенно нагая. Волосы падали медно-красной волной на ее плечи, закрывая коричневую от загара грудь, ноги упирались в едва заметный выступ, глаза были закрыты. Она стояла, не шевелясь, не проявляя никаких признаков жизни.
Нащупав наконец дно и прислонившись к скале, Дэвид с восхищением смотрел на нее.
Это о ней он мечтал все эти долгие месяцы! Это ее он жаждал увидеть обнаженной, в ярком солнечном свете, с распущенными до пояса волосами! Он никогда не видел более красивой девушки. Он никогда не желал иной красоты. Он никогда никого не любил, кроме нее. И теперь он не осмеливался приблизиться к ней! Он стоял и смотрел, чувствуя беспредельную, щемящую тоску: он знал, что не сможет заставить себя одолеть эти десять метров!
Барашки волн подбирались к ее ногам, ее бедра были влажными от морской пены, но она не двигалась, прикованная какими-то незримыми цепями к отвесной скале.
«Я вижу тебя, Лилиан! Я несу в себе твой образ, твою печаль, твое одиночество, твою странную красоту. Будь я художником, я бы наполнил тобой все мои картины, я погрузил бы свою кисть в море и облака, растворил бы краски в солнечном свете, смешал бы ветер и морскую пену. Я писал бы твой портрет всю жизнь, вливая в твои черты мои бессонные ночи и бесконечные странствия в поисках тебя… Мой путь среди звезд. Путь к самому себе…»
Лилиан была всего в десяти метрах от Дэвида. Пенье волн, горячий песок, крики чаек… Он смотрел на нее, чувствуя на глазах соленую влагу. Морскую пыль.
Майская ночь в Киммерии. Запах роз, спелой земляники, степных трав. Отчаянное пенье цикад, звон кузнечиков, мяуканье кошек, шорохи летучих мышей…
Пыльная, безлюдная улица с одноэтажными домами и виноградными двориками, темнота, вздохи
