предполагаемой детской энциклопедии. Вдруг речь его стала невнятной, сбивчивой. Пока готовили аппаратуру ко второму дублю, «поплыло» изображение. Гримерша, войдя в студию, через секунду выскочила оттуда с душераздирающим криком.
Через стекло, отделяющее студию от аппаратной, было видно, как голова Воронцова расплывается, будто была соткана из дыма. Его руки продолжали передвигать бумаги на столе, грудь дышала, но от головы остался только подбородок. Потом растворился и он, увлекая за собою в безмерность и шею.
В аппаратной повисла напряженная тишина. Все приросли к креслам, боясь пошевелиться. Из динамика доносился легкий шум, совмещенный с высоким удаляющимся свистом — будто снаряд быстро улетает вдаль.
…Об этом случае потом говорили бурно, но недолго. Не то чтобы забыли, но старались не вспоминать, потому что заметили — как только разговор касается того дня, почему-то сразу становится дискомфортно и жутко, словно растворившийся Воронцов вот-вот снова возникнет из воздуха.
Конечно, она имеет свое развитие и свое продолжение. Но чтобы понять, для этого надо полностью изучить оставшийся архив, а это дело не одного месяца, ведь люди творческих профессий обрастают неимоверным количеством всяких бумажек, каждая из которых им кажется важной. Но если мне удастся обнаружить что-либо новое, я тут же сообщу вам об этом. Так, на всякий случай. Вдруг пригодится.
ВИЗИТ С ТОГО СВЕТА
Со мною часто случаются самые что ни на есть мистические истории. Наверное, им нравится происходить именно со мною, потому что потом они получают вторую жизнь в рассказах. Удивительно другое: нередко в случившееся не верят даже те, кто принимал в них самое что ни на есть непосредственное участие. Так было и на сей раз.
Являя собою ярко выраженный и очень распространенный сейчас в мире тип работомана (или, как еще говорят, трудоголика), я не имею обыкновения без дела засиживаться в редакциях и «отдыхать». Что делать — у каждого свои недостатки, у меня такой вот, патологический. Но что-то заставило меня именно в тот день расслабиться и заболтаться с коллегами за чашкой кофе. Тут-то и открылась дверь, и вошел невзрачный, заезженного вида человек.
Надо сказать, что нас было четверо, и из всех — лишь я один не сотрудник редакции, а человек «забегающий», попросту — автор, хотя и частый. Поэтому не только застать меня именно в этом кабинете трудно, но и попросту вычислить, когда я в нем могу появиться — невозможно, ибо я и сам того не знаю.
И все же, войдя в комнату, человек, не представившись и никого ни о чем не спрашивая, подошел именно ко мне и, вперив в меня немигающий взор, назвал мое имя.
— Да, это я и есть, — только и оставалось мне подтвердить очевидное.
— Конечно, — устало согласился он, будто и не сомневался, — я не задержу вас, только соблаговолите принять вот этот пакет.
С этими словами он вынул из древнего, обшарпанного, имевшего когда-то то ли желтый, то ли коричневый цвет портфеля, обычный конверт без марки и протянул мне. После чего повернулся и направился к двери, которая так и оставалась открытой.
— Постойте! — пришел я в себя. — Кто вы и что это?
— Там все написано, — с тою же непроницаемостью на лице монотонно изрек незнакомец, — и адрес мой там указан. Простите за вторжение, позвольте откланяться…
Стоило ему выйти, как коллеги стали тут же подшучивать то над посетителем, то надо мною, но мне было не до шуток: что-то тревожное вселилось в душу, вытеснив былую беспечность. Надо ли говорить, что я тут же вскрыл конверт и углубился в чтение.
«Уважаемый господин литератор!
Не знаю, как принято у вас — придумывать истории или списывать их с жизненных ситуаций, но кое-чему из написанного вами я поверил, особенно в последние месяцы. Посему именно с вами и решил поделиться тою странностью, каковая, заполонив последние месяцы моего существования, лишила меня счастья покоя. Полагаю, вы не сочтете за великий труд прочесть эти страницы. А уж что делать с ними дальше — ваша воля: то ли выкинете, то ли напечатаете, как одну из своих «историй», — это уже не суть важно.
Все началось полгода назад. После выхода на пенсию предпринял я попытку осуществить давний замысел. Человек я, как вы изволили видеть, пожилой, а потому и людей, которых любил и которые меня любили, рядом остается все меньше. Как говорится, иных уж нет… Вот и овладела мною эта естественная в моем возрасте идея — описать свою долгую жизнь.
О, лучше бы она и вовсе никогда не приходила в голову, эта мысль, ибо с нее-то все и началось.
Не имея литературного опыта, поскольку всю жизнь я проработал бухгалтером и даже старшим бухгалтером, я для облегчения задачи решил начать с описания тех, кто меня окружает.
Скажу вам пару слов о замысле, и вы согласитесь, что он интересен. Так вот, вокруг каждого из нас — великое множество вещей — книги, мебель, безделушки, цветы и т. д. И значительная часть вещей в доме связана с конкретными людьми. Посмотришь на люстру, и тут же вспомнишь, кто подарил ее тридцать лет назад на новоселье. Возьмешь в руки бритву, и всплывет в памяти лицо человека, с которым вместе покупал ее, остановишь взгляд на полке — и вот уже перед глазами приятель, который помогал ее повесить…
Вот я и решил через все эти вещи и вещицы описать людей. Задача, как вы понимаете, не из легких: напишешь имя, а за именем надо описывать лицо, а там — и отношения, и как познакомились, и о чем говорили… Другими словами, все обещало вылиться в многолетний труд, в целый роман.
Описание я решил начать с Маргариты не только потому, что поставил на стол старую кобальтовую кофейную чашку, подаренную ею 14 января 1966 года, но и потому, в первую очередь, что всю жизнь любил эту женщину, так и не ставшую моей женой. Уж не знаю, как это получилось, но чашка, пережившая почти тридцать лет, вдруг соскользнула со стола и разбилась. Причем, разбилась как-то нагло и вызывающе, расколовшись ровно на три части и оцарапав меня, когда я попытался собрать ее воедино.
Огорчившись, не стал я начинать главы, лег на диван и задумался. С одной стороны, знак был верный — сколько я ни старайся описывать, а из разбитого прошлого не склеить мне подобия былого. С другой же стороны — что бы все это значило, и именно в тот миг, когда было положено начало роману? Из раздумий вывел меня телефонный звонок. Приятель мой сообщал, что Маргарита только что умерла.
Надеюсь, господин литератор, вы понимаете, какие чувства охватили меня? К тому же я бухгалтер, мой мозг устроен по-другому, чем ваш, я верю не в мистику, а в причинно-следственную связь: чтобы получить ноль, надо умножить на ноль, а не на другую цифру.
Покой покинул меня. Я стал бояться вещей, которые десятилетиями радовали взор, страшился прикасаться к ним, чтобы не повредить. Ночью вдруг ясно осознал, что не умру, пока не завершу задуманного — значит, жить придется еще не менее десяти лет.
Как бы там ни было, а время действительно лечит, и спустя полтора месяца, успокоившись, я вновь решил возобновить свое писательство. На сей раз предметом описания была избрана люстра и, соответственно, Константин Петрович, который когда-то приволок ее в нашу квартиру. Писание шло как по маслу, и с непривычки я даже устал и вышел проветриться. Конечно, вы уже догадались, что когда я вернулся, трехрожковая люстра лежала на полу, приводя меня в ужас. Я не знал, что делать, подходил к телефону и отбегал от него. Наконец осмелился позвонить. Константина Петровича не было дома, сказали, что он вот-вот должен вернуться с дачи. Не скажу, чтобы я успокоился, но чувствовать стал себя увереннее. Однако через час позвонила жена Константина Петровича и, вся в слезах, сказала, что он попал в аварию
