на трассе: машина вдребезги, а сам он — насмерть.
Спустя пару недель я твердо приказал себе ни о чем больше не писать. Но, вероятно, что-то в каких- то сферах уже сдвинулось. Теперь стоило мне подумать, что вот об этом человеке надо бы сочинить главу, и в течение часа я встречал этого человека во дворе, на улице, в метро. Так однажды встретил даже одноклассника, который просто никак не мог оказаться в это время в московском парке. Поговорили, попрощались. И что-то дернуло — позвонить вечером в Киев, где он живет уже много лет. О, это было испытание, потому что трубку взял он сам. Чтобы не прослыть сумасшедшим, я не стал прямо спрашивать, была ли наша встреча явью, а постарался выяснить это окольными путями. Конечно, никуда он из Киева не выезжал. Другое дело, что вдруг несколько часов назад захотелось ему посмотреть школьный альбом, и он предавался воспоминаниям в виде заочной беседы со мною.
Затем таким же точно образом «встретил» я своего соседа в Сокольниках. И даже, наученный опытом, потрогал его за рукав — все материально, но надо ли говорить, что сосед в Сокольники и не собирался, и не был там? Там был я, который о нем думал.
Короче, опасаясь за свое здоровье, я уж не только о злополучном романе, а и вовсе ни о чем, вернее, ни о ком старался не думать.
Однако, как известно, охота пуще неволи. И однажды, во время вечернего чаепития (нас было пятеро), посетила меня мысль: коль так нескладно все получается с живыми, почему бы мне не писать мемуары об умерших? Ну хотя бы о тете Лоре, которая при жизни так любила сидеть за этим же столом, в кресле, где сидит теперь Фаина Юрьевна?
Благостные мои мечтания были прерваны странными звуками: Фаина Юрьевна как-то квакала и булькала, захлебываясь чаем, и ее вытаращенные глаза неотрывно смотрели на дверь. А там… Да-да, милостивый государь, совершенно верно — там стояла в неизменном своем сером платье тетя Лора. Стояла и недоуменно смотрела на занятое кресло, которое принадлежало когда-то только ей одной.
Понятное дело, были и шок, и истерики, и крики, и обмороки. Пока я усилием воли не изгнал этот образ и не стал думать о рыбной ловле: специально, чтобы как-то затушевать в памяти лицо и фигуру тетки, умершей шесть лет назад.
Разговоры об этом случае по сей день вспыхивают в нашей семье. Все пришли к выводу, что это был редкий случай массового психоза. Хотя никто по отдельности в это не верит, и у всех свои версии.
Рассказывать о кошмарах, которые стали случаться со мною с той минуты, когда я задумал писать роман, можно было бы бесконечно. Частично я описал их в толстой синей тетради и, если вам угодно будет полюбопытствовать — покажу.
Не смея более отнимать ваше время, скажу лишь, зачем обратился к вам. Хотел узнать — неужели у вас, когда пишете свои книги, все происходит так же? Или я — исключение? Поверьте, мне важно понять это, и я знаю, что обращаться надо к вам, а не к врачам.
Подтверждением моего злосчастного «дара» может служить и то, что я увидел вас именно в этой комнате и именно в это время, где и когда было передано мною письмо. Не знаю, какие изменения в поведении и в настроении чувствовали вы, но мне захотелось увидеть вас, и я пришел именно в этот кабинет, нисколько не сомневаясь, что вы там будете.
Если возникнет желание, то я готов принять вас и поговорить.
К сему — с почтением, Павел Никифорович Свечкин, проживающий в Москве, на Сретенке, в доме…»
Письма в редакции — дело обычное, и потому никто из коллег не стал дожидаться, пока я закончу чтение. Лишь Валентина потом, в коридоре, поинтересовалась, что за тип приходил, я кратко рассказал. Она хмыкнула: «Шизик! На что только люди не идут, чтоб напечататься!»
Потом, вероятно, у нее родилась какая-то идея, и, догнав меня, она предложила: «А давай прямо сегодня же мы и зайдем к нему, к этому Свечкину?! Чего кота за хвост тянуть? Глядишь, и это лыко в строку пойдет… Заодно и старику приятно будет — только сегодня оставил письмо, и в тот же день к нему примчались, да сразу двое».
Решено — сделано. Часа три спустя мы звонили в квартиру на втором этаже старого дома, стоя перед огромной и убогой дверью коммунальной, вероятно, квартиры.
«Свечкина? — изумилась открывшая дверь женщина в халате, — Павла Никифоровича? Так опоздали, его на прошлой неделе похоронили. А вы кто будете ему, я вас не знаю».
«Да так, — ошарашенно промямлил я, сжимая вдруг задергавшуюся руку Валентины и боясь, что с ней случится истерика, — так, никто, литераторы…»
«А-а, — протянула женщина, — тогда постойте, что ж вы, в самом деле, так поздно спохватились, это для вас, значит, он тут что-то оставил, сколько дней писал…»
И через минуту она вынесла большую, толстую синюю тетрадь, которые все почему-то называют «общими».
…Валентина — женщина крепкая, и к тому же скептик. Но об этом случае не спросила ни разу. Только в редакции, когда кто-то вдруг резко направляется ко мне, она всегда теперь умудряется найти повод отойти в сторонку. И хотя вся эта кошмарная история с приходившим «мертвецом», с несостыковкой во времени, с тетрадью, «завещанной» мне еще до того, как он меня увидел, происходила с участием Валентины и на ее глазах, она упорно делает вид, что если это и было, то она ничего не помнит.
А может, и правильно делает.
Что касается той синей тетради, то, даст Бог, я приведу в порядок закорючки покойного бухгалтера, особенно главу, касающуюся его собственной смерти, и кое-что из нее напечатаю. Право же, там есть немало интересного, хотя порою и жуткого.
…А с вещами, которые вам подарили близкие и любящие вас люди, обращайтесь осторожно — кто знает, какая там существует мистическая связь? Может, потому разбитые чашки и не склеивают…
ПУТЕШЕСТВИЕ ДУШИ
Все началось с моего приятеля. Вернее, с его рассказа о том, что некая его знакомая, обладая то ли чудодейственной силой, то ли какими-то связями с силами потусторонними, может на расстоянии влиять на настроение, на состояние, внушать и т. д.
Естественно, у меня тут же возник профессиональный интерес, и я решил проинтервьюировать это «чудо».
Не совсем приятные неожиданности начались сразу же. Подняв телефонную трубку, чтобы позвонить ей, вместо привычного гудка сразу же услышал ее голос. Причем палец так и не прикоснулся к диску и номер так и не был набран. Такое ощущение, что она знала об этом моменте и была готова к нему.
Договорились о встрече, которая на следующий же день и состоялась. Женщина как женщина, приятная брюнетка, стройная, ухоженная, длинноногая. Правда, взглядом пронизывает, и чувствуешь себя рядом с ней как-то не совсем уютно, тревожно. Но, подумал я, это от моей предубежденности, «накрученности».
Побеседовали, в завершение она предупредила, чтобы я берег правый глаз (который, кстати, ровно через полгода и прооперировали), и я помчался домой, предвкушая ночную расшифровку диктофонной записи и утреннюю сдачу материала в редакцию.
Увы, пленка оказалась девственно чистой. Впервые за пять лет работы диктофон не сработал. Я вертел его и так, и этак, пока вдруг не дошло — проверенный аппарат вовсе ни при чем. Это все — она. Не знаю, как это было сделано, но факт остается фактом.
Не сдержавшись, тут же позвонил ей, и, не успев еще выплеснуть бурлящее в душе негодование, услышал: «Не переживайте, это не самая большая в вашей жизни потеря. Будут встречи и поинтересней, главное — не торопитесь».
Понятное дело, я был зол, метался по квартире, обзывая недавнюю собеседницу всякими словами, самыми невинными из которых было «ведьма». В конце концов решил воссоздать нашу беседу по памяти. Почти в полночь уселся за письменный стол, и тут…
