комиссаром Военно-инженерной академии РККА.
Сходным образом обстояло дело с диверсантами-сотрудниками НКВД. Константин Прокофьевич Орловский по возвращении в СССР узнал, что брат его жены расстрелян «за шпионско-диверсионно- террористическую работу по заданию польской разведки»; на самого Орловского имелся материал. Орловского, однако, не арестовали. С января 1938 г. по февраль 1939 г. Орловский — студент спецкурсов НКВД, с февраля 1939 г. по март 1940 г. — «пом. директора Чкаловского с/х института». Дивная должность!
Старший советник по разведывательно-диверсионным операциям при штабе XIV корпуса Станислав Алексеевич Ваупшасов также имел серьезные проблемы и даже был исключен из партии. В 1940–1941 гг. мы видим его на разведывательной работе в Финляндии и Швеции; а надо сказать, что Скандинавские страны были в ту пору великолепным убежищем: из-за внешнеполитических соображений работавших там не арестовывали. «Репрессии практически обошли стороной руководителей разведки по Скандинавии, — вспоминал П. А. Судоплатов. — Не был подвергнут репрессиям и аппарат военного атташе, бесперебойно работавший в Финляндии».[419]
Вернувшийся из Испании Николай Архипович Прокошок должен был быть назначен «на пост начальника отделения украинского НКВД, в задачу которого входила подготовка сотрудников к ведению партизанских операций на случай войны с Польшей или Германией. Услышав о нашем предложении, Хрущев тут же позвонил Берии с решительными возражениями. Возражения Хрущева вызваны были, как выяснилось, тем, что в 1938 году брат Прокопюка, член коллегии наркомата просвещения Украины, был расстрелян как «польский шпион»».[420] Прокопюка исключили из партии и понизили в должности; войну Николай Архипович встретил на оперативной работе под прикрытием должности сотрудника хозгруппы полпредства СССР в… — конечно же, в Финляндии.
Невредимыми пережили «Великую чистку» В. З. Корж, В. Л. Троян, А. М. Рабцевич, Н. К. Патрахальцев, М. К. Кочегаров, А. И. Эмильев.
Объективность требует взглянуть и на тех, кто не пережил «Великой чистки». М. Ф. Сахновская, в начале 30-х гг. возглавлявшая в Разведупре отдел по подготовке к партизанской войне, была в апреле 1937 г. арестована и 31.07.1937 г. приговорена к ВМН. Надо, однако, заметить, что еще в 1928 г. она исключалась из партии за троцкизм и высылалась в Сибирь, а потому в 1937 г. уцелеть могла лишь чудом.
Главный советник по разведке XIV специального корпуса Х. И. Салнынь в марте 1938 г. был досрочно отозван из Испании, арестован и расстрелян 08.05.1939 г. Близкий соратник Я. К. Берзина, он также едва ли мог уцелеть.
Начальник Особой группы при председателе ОГПУ Яков Исаакович Серебрянский был арестован летом 1938 г. и арестован «по подозрению в шпионской деятельности», приговорен к смертной казни. Привести приговор в исполнение, правда, не успели: в августе 1941 г. знания Серебрянского понадобились и он был амнистирован.
Старший военный советник XIV специального корпуса республиканской армии майор госбезопасности Григорий Сергеевич Сыроежкин был отозван в Москву в конце 1938 г., в феврале 1939 г. арестован и в конце того же месяца расстрелян.
Всего из участвовавших в войне в Испании 18 чел. лишь двое были репрессированы (Х. И. Салнынь, Г. С. Сыроежкин) и об одном нет информации. Уцелело 16 человек (89 %).
Исходя из всего сказанного, можно отметить два момента. Первое — всеобъемлимость, тотальность «Великой чистки»: любой сотрудник Разведупра или НКВД рано или поздно попадал в поле зрения следственных органов. Второе — тот факт, что как только наши герои в это поле зрения попадали, случалось чудо, и их оставляли в покое. Я лично не отрицаю возможность чудес, но поскольку такие чудеса происходили регулярно, можно предположить, что были это не совсем чудеса, а скорее целенаправленная политика по сохранению партизанско-диверсионных кадров — в тех случаях, когда это было можно сделать.
Разумеется, спасали не всех.
По всей видимости, для того, чтобы уцелеть в «Великой чистке» диверсант должен был не быть «старым большевиком»[421] (поэтому в случае с М. Ф. Сахновской и Х. И. Салнынем ничего поделать было нельзя). Далее, он должен был быть действующим диверсантом, а не просто человеком, когда-то в этом направлении работавшем или подготавливаемом. Это одновременно говорило и о высокой квалификации.
Если диверсант «переквалифицировался», специально его не преследовали, но и не спасали. Он мог, как командир одной из украинских партизанских «бригад» К. Е. Шинкаренко и другие бывшие партизанские командиры, попасть под каток репрессий, но мог и уцелеть, как, например, бывший командир другой украинской партизанской «бригады» М. Г. Салай, встретивший войну на должности начальника строительного треста (впоследствии партизанивший в немецком тылу). [422] Здесь все зависело только от личного везения.
В том случае, когда диверсант удовлетворял вышеперечисленным требованиям, его спасали. Самое худшее, что могло ожидать такого человека, это исключение из партии, понижение в должности и назначение на какой-нибудь малозначительный пост. Право же, жизнь стоит гораздо дороже.
Всего же из 41 человека 7 (17 %) было репрессировано, 22 (54 %) репрессиям не подвергалось и о 12 (29 %) не имеется достоверной информации. По крайней мере, 21 человек (51 %) впоследствии принимал участие в Великой Отечественной войне.
Таким образом, можно утверждать, что, во-первых, не было целенаправленных репрессий против людей, участвовавших в работе по линии «Д» и что, во-вторых, существовала целенаправленная политика по сохранению партизанско-диверсионных кадров. Это позволяет серьезно скорректировать существующую картину отношения военного и политического руководства страны к партизанско-диверсионной работе.
Впрочем, нет сомнений, что в ходе «Великой чистки» работа по линии «Д» потерпела серьезный урон, измерявшийся не в количестве репрессированных сотрудников, а в дальнейшей «заморозке» самой работы. Согласно воспоминаниям П. А. Судоплатова, «планы Я. Серебрянского по созданию спецназа в 1938 году на базе имевшейся при Особой группе школы по подготовке диверсантов реализованы не были в связи с его арестом».[423]
Подготовка в Советском Союзе кадров для специальных операций в тылу противника была мероприятием, сильно повлиявшем на дальнейшее развитие советских сил специального назначения. Схожие по идее мероприятия проводились в это же время и правительствами многих европейских стран, в том числе Германии; в Советском Союзе, однако, работе по линии «Д» был предан небывалый размах и блеск.
Из этого И. Г. Старинов делает вывод: если бы работа по линии «Д» не была бы свернута, то «заранее созданные, хорошо обученные и оснащенные партизанские формирования смогли бы коренным образом изменить ход Великой Отечественной войны в нашу пользу, ибо эти партизанские силы были в состоянии в результате тщательно спланированной и подготовленной операции крупного масштаба отрезать вражеские войска на фронте от источников их снабжения, когда те подошли бы к укрепрайонам».
«Нет слов, — присоединяется к этой точке зрения С. А. Ваупшасов, — шесть белорусских отрядов не смогли бы своими действиями в тылу врага остановить продвижение мощной немецкой армейской группировки, наступающей на Москву. Но замедлить бы сумели! Уже в первые недели гитлеровского вторжения партизаны и подпольщики парализовали бы коммуникации противника, внесли дезорганизацию в работу его тылов, создали бы второй фронт неприятелю. Партизанское движение в Белоруссии смогло бы быстрее пройти стадию организации, оснащения, накопления опыта и уже в первый год войны приобрести тот могучий размах, который оно имело в 1943–1944 годах».[424]
Следует, однако, заметить, что подобные построения не вполне корректны. Во-первых, партизанско- диверсионная работа в начале 30-х it. была ориентирована на противодействие армиям Польши, Румынии, возможно, прибалтийских государств, но никак не против вооруженных сил Германии. Во-вторых, в начале 30-х гг. прямо предполагалось оставление противнику обширной территории (как минимум до линии УРов).
