погребала все, что находилось во дворе.
Особняк этот, вид которого в наши дни заставил бы любого прохожего замереть от удивления, беспокойства или любопытства, в 1770 году не казался необычным. Он, напротив, соответствовал облику всего квартала, и если благочестивые жители улицы Сен-Луи, а также не менее благочестивые жители улицы Сен-Клод старались держаться от особняка подальше, то вовсе не из-за самого дома — в то время о нем не говорили ни хорошего, ни плохого, — а из-за пустынного заброшенного вала, что шел от городских ворот Сен-Луи и пользовался дурной славой, а также из-за Капустного моста, перекинувшего обе арки над сточной канавой и напоминавшего каждому знакомому со священными преданиями парижанину непреодолимые колонны Кадеса.
И действительно, по внутренней стороне вала можно было пройти только к Бастилии. На протяжении четверти льё здесь едва ли можно было насчитать с десяток домов; городские власти к тому же не считали необходимым устроить в этом пустынном, незастроенном и никому не нужном месте освещение — вот почему после восьми часов в летние дни и четырех часов зимой здесь царил разбой и грабеж.
Впрочем, именно этой дорогой промчалась карета около часа спустя после описанного нами разговора в Сен-Дени.
Двери кареты украшал герб графа де Феникса.
Граф скакал впереди экипажа верхом на Джериде; конь, с развевавшимся по ветру хвостом, несся, поднимая густую пыль с нагретой солнцем мостовой.
В карете за опущенными занавесками лежала на подушках задремавшая Лоренца.
Ворота как по волшебству распахнулись на стук колес, и карета, проехав по покрытой глубоким мраком улице Сен-Клод, исчезла во дворе описанного нами дома.
Ворота захлопнулись.
Впрочем, в такой таинственности не было особой нужды: ни единая душа не видела, как граф де Феникс вернулся домой; никто не мог бы ему помешать, даже если бы он увез из Сен-Дени монастырскую казну в коробах своей кареты.
Теперь необходимо в нескольких словах познакомить читателя с внутренним убранством особняка, так как нам придется еще не раз здесь побывать.
Начнем со двора, о котором мы уже упоминали. Сквозь булыжник пыталась пробиться жизнелюбивая, словно неиссякаемый источник, трава, упорно раздвигавшая тяжелые камни. По правую руку находились конюшни, с левой стороны были видны каретные сараи, а в глубине двора к парадной двери вел подъезд, по обеим сторонам которого можно было насчитать по дюжине ступеней.
В нижнем этаже особняка находились, насколько можно было заметить, просторная передняя, столовая, поражавшая расставленной в невысоких шкафах изысканной серебряной утварью, и гостиная, которая, по-видимому, была меблирована незадолго до прибытия новых хозяев.
Между гостиной и передней была лестница, ведущая во второй этаж, где находились три комнаты хозяина.
Однако наметанный глаз мог бы заметить, что комнат было слишком мало сравнительно с общей площадью этажа.
Это обстоятельство свидетельствовало о том, что, помимо доступных глазу апартаментов, были там, очевидно, еще и потайные комнаты, о которых знал только тот, кто жил в доме.
Приемную украшала статуя бога Гарпократа, прижимавшего к губам палец, словно призывая к молчанию, символом которого он является. Рядом со статуей открывалась с помощью пружины небольшая дверь, незаметная благодаря лепным украшениям. За дверью был узкий коридор, его занимала узкая лестница, которая поднималась во второй этаж и приводила в небольшую комнату, куда свет проникал через два зарешеченных окна, выходившие во внутренний дворик.
Дворик этот был замкнут со всех сторон и скрывал от чужих глаз потайные комнаты.
Хозяином комнаты, в которую вела внутренняя лестница из передней, был, по всей видимости, мужчина. Пол и диваны в ней были устланы роскошными шкурами льва, тигра и пантеры, привезенными из Африки и Индии; казалось, глаза зверей сверкают, словно живые, а пасти разинуты в злобном оскале. Стены были обтянуты кордовской кожей с богатым тиснением; на стенах было развешано всевозможное оружие, начиная от гуронского томагавка до малайского криса, от рыцарского меча с крестообразной рукоятью до арабского канджара, от инкрустированной слоновой костью аркебузы XVI века до с золотой насечкой ружья XVIII века.
Тщетными оказались бы поиски другого входа, кроме того, что вел с лестницы; возможно, другие двери и существовали, но они были надежно скрыты от глаз.
Слуга-немец лет тридцати — единственный, кого в эти дни можно было заметить сновавшим по просторному дому, — запер ворота на засов и распахнул дверцу кареты, в то время как невозмутимый кучер распрягал лошадей. Лакей отнес на руках спящую Лоренцу из экипажа в переднюю. Здесь он опустил ее на покрытый красным ковром стол и заботливо укутал ей ноги белым плащом, в который она была завернута.
Затем он вышел, чтобы зажечь от каретного фонаря шандал с семью свечами, и вернулся в комнаты.
Но за то короткое время, пока он отсутствовал, Лоренца исчезла.
Дело в том, что вслед за лакеем в переднюю вошел граф де Феникс. Он поднял Лоренцу на руки и вынес через потайную дверь, затем поднялся по лестнице в оружейную, тщательно заперев за собой обе двери.
Оказавшись в комнате, он нажал носком ноги пружину в углу камина с высоким колпаком. Сейчас же чугунная каминная доска, служившая дверью, бесшумно отворилась; шагнув в дверной проем, граф исчез, закрыв таким же образом таинственную дверь.
По другую сторону камина обнаружилась еще одна лестница; поднявшись на полтора десятка ступеней, устланные утрехтским бархатом, он оказался на пороге комнаты, стены которой были обтянуты атласом с вытканными на нем цветами, казавшимися живыми благодаря ярким краскам и тонкой работе.
Комната была обставлена изящной золоченой мебелью. Два больших шкафа из черепахового панциря, инкрустированные медью, клавесин и туалетный столик розового дерева, прелестная пестрая кровать, севрский фарфор составляли неотъемлемую часть меблировки. Стулья, кресла, диваны, симметрично расставленные на пространстве тридцать на тридцать футов, довершали убранство апартаментов, включавших туалетную комнату и будуар, которые примыкали к описанной комнате.
Два окна, освещавшие комнату днем, были занавешены плотными шторами, нужды в которых сейчас не было, поскольку стояла ночь.
Окон в будуаре и туалетной комнате не было. Освещали их днем и ночью лампы, заправленные душистым маслом; невидимые руки поднимали и опускали их через отверстия в потолке.
В комнате царила полная тишина, сюда не доносилось ни шума, ни единого вздоха. Можно было подумать, что она находится в ста льё от города. Только золото мерцало со всех сторон, дорогие картины улыбались со стен, богемский хрусталь переливался разноцветными гранями и искрился яркими огнями. Когда граф опустил Лоренцу на диван, ему показался недостаточно ярким свет, падавший из будуара; он зажег огонь при помощи состава, что был в серебряном футляре, поразившем в свое время воображение Жильбера, и засветил стоявшие на камине розовые свечи, вставленные в два канделябра.
Он вернулся к Лоренце и, опустившись коленом на гору подушек, лежавших на полу возле дивана, произнес:
— Лоренца!
Молодая женщина откликнулась на его зов: она приподнялась на локте, хотя глаза ее по-прежнему были закрыты. Она ничего не отвечала.
— Лоренца, — повторил он, — спите ли вы своим обычным сном или находитесь под действием магнетизма?
— Я сплю магнетическим сном, — отозвалась Лоренца.
— Если я стану вас спрашивать, вы сможете мне отвечать?
— Думаю, что да.
— Хорошо.
