После минутного молчания граф де Феникс продолжал:
— Посмотрите, что происходит в комнате принцессы Луизы, откуда мы уехали три четверти часа тому назад.
— Я смотрю в ту сторону.
— Что-нибудь видите?
— Да.
— Кардинал де Роган еще там?
— Его я не вижу.
— Что делает принцесса?
— Молится перед сном.
— Посмотрите в коридорах и на монастырском дворе, не видите ли вы его высокопреосвященства?
— Нет.
— Взгляните, не стоит ли его карета за воротами?
— Нет.
— Проследите за ним вдоль дороги, по которой мы только что проследовали.
— Слежу.
— Вы видите на дороге экипажи?
— Да, очень много.
— Не видно ли в одном из них кардинала?
— Нет.
— А ближе к Парижу?
— Я приближаюсь…
— Еще!
— Да…
— Еще!
— Вот он!
— Где?
— У заставы.
— Он остановился?
— Останавливается. Выездной лакей спрыгивает с запяток.
— Господин ему что-нибудь говорит?
— Собирается заговорить.
— Послушайте, Лоренца, мне важно знать, что кардинал ему сказал.
— Вы не приказали мне вовремя слушать. Подождите… Лакей разговаривает с кучером.
— Что он ему говорит?
— «Улица Сен-Клод в Маре, со стороны бульвара».
— Отлично, Лоренца! Благодарю вас.
Граф написал несколько слов на листе бумаги, обернул его вокруг небольшой медной пластинки, чтобы, очевидно, придать ей вес, дернул за шнурок звонка, потом нажал кнопку, под которой приотворилось окошко, опустил записку, после чего окошко захлопнулось.
Таким способом граф связывался с Фрицем, когда уединялся во внутренних комнатах.
Затем он вернулся к Лоренце.
— Благодарю вас, — повторил он.
— Значит, ты мною доволен? — спросила молодая женщина.
— Да, дорогая Лоренца.
— Тогда я жду вознаграждения.
Бальзамо улыбнулся и коснулся губами уст Лоренцы, отчего все ее тело охватила сладострастная дрожь.
— Джузеппе! Джузеппе! — прошептала она, горестно вздохнув. — Джузеппе! Я так тебя люблю!
Молодая женщина протянула руки, чтобы прижать Бальзамо к своей груди.
LVI
ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ. — СОН
Бальзамо живо отступил назад, руки Лоренцы объяли пустоту и, скрестившись, легли на грудь.
— Лоренца, — заговорил Бальзамо, — не хочешь ли ты поговорить со своим другом?
— Да, — отвечала она. — Ты почаще говори со мной: я так люблю твой голос!
— Лоренца, ты мне частенько говорила, что была бы счастлива, если бы могла жить со мной вдвоем, вдали от всего мира.
— Да, это было бы счастье!
— Так вот я исполнил твое желание, Лоренца. В этой комнате никто не будет нас преследовать, никто нас здесь не достанет. Мы одни, совсем одни.
— Вот и прекрасно!
— Скажи, по вкусу ли тебе пришлась эта комната?
— Прикажи мне увидеть ее!
— Смотри!
— Какая прелестная комната! — воскликнула она.
— Так она тебе нравится? — нежно спросил граф.
— Да! Вот мои любимые цветы: ванильные гелиотропы, пурпурные розы, китайский жасмин. Благодарю тебя, мой заботливый Джузеппе. Ты такой добрый!
— Я делаю все, чтобы тебе нравиться, Лоренца.
— Это в сто раз больше, чем я того заслуживаю.
— Так ты согласна?
— Да.
— Признаешь, что была не права?
— Да, конечно! Но ты меня прощаешь, правда?
— Я прощу тебя, если ты мне объяснишь эту странность, с которой я воюю с тех пор, как тебя узнал.
— Знаешь, Бальзамо, во мне живут две разные Лоренцы: одна тебя любит, другая — ненавидит; я будто веду двойную жизнь: то я переживаю все восторги рая, то испытываю адские муки.
— Иными словами, одна жизнь проходит словно во сне, другая — наяву, не так ли?
— Да.
— И ты любишь меня, когда спишь, и питаешь отвращение ко мне, когда бодрствуешь?
— Да.
— Отчего так?
— Не знаю.
— Ты должна это знать.
— Нет.
— Ну, поищи хорошенько, загляни себе в душу, спроси свое сердце.
— Да, да… Теперь понимаю!
— Говори же!
— Когда Лоренца бодрствует, она римлянка, благочестивая дочь Италии. Она полагает, что знание — это преступление, а любовь — великий грех. Вот почему она боится ученого Бальзамо, страшится прекрасного Джузеппе. Ее исповедник сказал ей, что, если она будет тебя любить, она погубит свою душу, вот почему она готова убежать от тебя хоть на край света.
— А когда Лоренца спит?
