Дюбарри обыкновенно принимала посетителей.
Пока старуха пожирала завистливыми глазами гостиную, обставленную с изысканной роскошью, Жан Дюбарри поспешил к сестре.
— Это она? — спросила графиня.
— Она самая.
— Она ни о чем не догадывается?
— Нет.
— А что Мопу?
— С ним все обстоит благополучно. Пока все складывается успешно, моя дорогая.
— Нам не следует предоставлять ее самой себе, а то как бы она не почуяла недоброе!
— Вы правы: она производит впечатление хитрой бестии. Где Шон?
— Вы же знаете: в Версале.
— Главное, чтобы она здесь не показывалась.
— Я ее об этом предупредила.
— Хорошо. Вам пора, ваше сиятельство!
Графиня Дюбарри распахнула дверь будуара и вышла в гостиную.
Обе дамы, будучи прекрасными актрисами, раскланялись по всем правилам этикета того времени, обе изо всех сил старались произвести самое выгодное впечатление.
Первой заговорила графиня Дюбарри:
— Я уже поблагодарила брата за удовольствие, которое он мне доставил, пригласив вас ко мне. Теперь я хотела бы и вам выразить признательность за оказанную мне честь.
— А я не нахожу слов, чтобы высказать свое восхищение вашим радушным приемом, — отвечала очарованная старуха.
— Графиня! Мой долг по отношению к столь знатной даме, — склонившись в почтительном реверансе, продолжала Дюбарри, — велит мне отдать себя в полное ваше распоряжение и я буду рада, если смогу чем-либо быть вам полезной.
После того как обе дамы обменялись тремя реверансами, графиня Дюбарри указала г-же де Беарн на кресло и села сама.
XXXI
НАЗНАЧЕНИЕ ЗАМОРА
— Я вас слушаю, — обратилась фаворитка к графине.
— Позвольте мне вмешаться, сестра, — заговорил Жан, продолжавший стоять, — должен предупредить вас, что графиня и не думала являться к вам как просительница. Господин канцлер дал ей к вам одно поручение. Вот и все.
Госпожа де Беарн бросила на Жана благодарный взгляд и протянула графине приказ за подписью вице-канцлера, в котором говорилось, что Люсьенн отныне становится королевским замком, а Замор назначается его комендантом.
— Так я ваша должница! — воскликнула графиня, заглянув в бумагу. — Почту за счастье, если, в свою очередь, смогу оказать вам услугу…
— Это нетрудно, графиня! — живо откликнулась старуха с непосредственностью, которая привела в восторг обоих заговорщиков.
— Что же я могу для вас сделать?
— Раз уж вы говорите, графиня, что мое имя вам известно…
— Ну еще бы, одна из Беарнов!
— Так вы, должно быть, слышали о процессе, из-за которого наш дом может потерять все состояние?
— У вас, кажется, тяжба с Салюсами?
— Увы, да, графиня.
— Я слышала об этом деле, — подтвердила графиня. — Его величество при мне разговаривал о нем вчера вечером с моим кузеном, господином де Мопу.
— Сам король говорил о моем деле? — вскричала старуха.
— Да, сударыня.
— Что же именно он сказал?
— Увы, мне очень жаль, графиня! — воскликнула Дюбарри, покачав головой.
— Он сказал, что мое дело проигрышное, не так ли? — упавшим голосом спросила старая сутяга.
— Откровенно говоря, боюсь, что да.
— Его величество так и сказал?
— Его величество прямо этого не высказал — король осторожен и деликатен. Его величество дал понять, что считает эти земли как бы уже принадлежащими семье де Салюсов.
— Боже, Боже! Если бы его величество знал все обстоятельства этого дела, если бы он знал, что дело должно быть прекращено за погашением долга!.. Да, он погашен: в уплату было внесено двести тысяч франков. Правда, у меня нет расписок, но я имею моральное доказательство… Если бы я могла сама защищать свое дело в парламенте, я с помощью дедукции разрушила бы…
— Дедукции? — переспросила графиня, ни слова не понимавшая из того, о чем говорила г-жа де Беарн, однако слушавшая ее с самым серьезным видом.
— Да, сударыня.
— Дедуктивные доказательства принимаются судом во внимание, — заметил Жан.
— Вы знаете это наверное, господин виконт? — вскричала старуха.
— Я так полагаю, — с важным видом отвечал тот.
— Ну что ж, с помощью дедукции я убедила бы суд, что долговое обязательство на двести тысяч ливров — а на сегодня эта сумма с учетом процентов составляет миллион — было погашено. Я доказала бы, что это обязательство, датируемое тысяча четыреста шестым годом, было оплачено Ги Гастоном Четвертым, графом де Беарн, потому что в написанном им собственноручно в четыреста семнадцатом году перед лицом смерти завещании говорится: «На смертном одре клянусь, что я никому ничего не должен и готов предстать перед лицом Божиим…»
— Ну и что же? — спросила графиня.
— Как что? Вы понимаете, что, если он никому ничего не должен, значит, он расплатился и с Салюсами. В противном случае он сказал бы: «Я остаюсь должен двести тысяч ливров» вместо «Я никому ничего не должен».
— Несомненно, он так бы и сказал, — согласился Жан.
— А у вас нет других доказательств?
— Кроме честного слова Гастона Четвертого — нет, графиня. Однако следует помнить, что его называли Гастоном Безупречным!
— А у ваших противников имеется на руках долговое обязательство?
— Да, и я хорошо знаю, — сказала старуха, — что именно это обстоятельство запутывает процесс.
Ей следовало бы сказать, что это обстоятельство проясняет дело. Но у г-жи де Беарн был свой взгляд на вещи.
— Итак, сударыня, вы уверены, что ничего не должны Салюсам? — спросил Жан.
— Да, господин виконт, — с жаром отвечала г-жа де Беарн, — я убеждена в своей правоте.
— Знаете, что я вам скажу, Жан, — убежденно заговорила Дюбарри, обратившись к своему брату, — это рассуждение графини де Беарн совершенно меняет суть дела.
