подвергаться чужим влияниям, и В. А. не избежала их. Пронзительная заостренность Андрея Белого, манера письма швырянием цветных пятен Пастернака, отдаленно — прием Маяковского — раздвигать плечом окружающую среду — находили отзвук в ее творчестве. Приходится говорить и о значении для нее Сергея Боброва, раз она сама неоднократно упоминала об этом. Стихотворение «Мастер» — одно из лучших во 2-м сборнике. Но что же мы видим? От первоначального ямбического четверостишия и симметричной рифмы В. А. перешла к астрофичной бобровской судороге, к игре в нарушение правил. Дал ли Бобров большее, чем манерность? В последнем сборнике эти черты отпали, как ненужное.
В 1-м сборнике «Музыка земли» — юный девический опыт грусти:
Так говорится о долге — любви. «Грусть — моя стихия», — говорила В. А. Не стоит оспаривать тех, кто считает грусть чувством упадочным. Грусть В. А. была гибкой, текучей, полной любования земной прелестью, лирическим выходом из грубой реальности. Подкупает интонация чистой горечи ее «Песни».
«Не плачь, не ревнуй, о, мой милый!»
Во 2-м сборнике отмечу 3 стихотворения: «Ленин», «Мастер», «Как в арфе Африки». Хороши также «Заклинанье», «Пеллерэн», «Финал автобиографии».
3-й сборник «Сверчок и месяц» — лучший по количеству хороших стихов, по художественной найденности. Здесь можно отметить 10–12 вещей, достигающих того неуловимого и несомненного, что называется поэзией. Хотя в целом стихи этого сборника неравноценны, и действенны в них порой лишь отдельные строчки.
Если говорить об обратной стороне медали, то окажется — стихи комнатной барышни, чье искусство — искусственность, да и то условная. Порой читаешь, досадуя.
«Сквозь темный марш ольховых концертантов» — пробьется ль, наконец, живая правда наблюдения? Выпрямится ли путаная словесность? Кажется, что у автора нет представления о большом и сильном.
«Море — огромное окно». Довольно скромно для моря — быть в размер окна. Или еще:
«Море? Оно тихое, омывает ладонь.
Бухта — в горсть».
Дождь идет. Его красоты, хотя и упоминается «неистовство жизни», — серьги, колечки, бусинки.
О поле говорится:
«Балалаечка вечерних трав».
В те времена принято было уделять преувеличенное внимание себе. В. А. не избегла этого.
«Проходишь, как луч озабоченная».
«Уходишь и плачешь, босая жар-птица».
Помимо самолюбования, тут увлечение капризом, своеволием. Кокетливо звучит:
«Гори — не гори. Не гори!»
Вдумываясь в ее творческий процесс, видишь, что стих вызван, пожалуй, в основном изысканием детали, а не внутренним напором чувства. Главное — отдельные впечатления.
К этим заключительным строчкам поэтически-крепко прилажено все предыдущее описание с его «коллекцией раритетов» вроде:
«Нестерпимые серебристости заречных купающихся в утре голосов».
Деталь для художника может быть всем. Но деталь, определяющая суть или ведущая к сути. Здесь же деталь подчас повисает в воздухе, не создавая целого.
В последнем сборнике военного времени, за год до смерти В. А. отрешилась от словесной манерности. Темы ее шире — гражданское рвение, действительность дня — находят в ней сострадательный отклик. Человечески «Вахта» — шаг вперед, но художественно она некрепка. Уклон в грубоватую уличную разговорность не вызрел в хлесткую меткость народной речи.
Что ж получается? Порицаю поэтессу, память о которой хочу удержать для других? Нет. Упомянутые недостатки — только препятствия к тому лучшему, основному, что заставляет хранить ее имя. Препятствия эти можно одолеть. Пускай из уцелевших стихов можно сделать тоненькую книжку — вещей в 25–30, в ней для чуткого слуха зазвучит музыка редкой прелести.
говорит В. А. о себе. Как назову этот голос, этот инструмент, который всегда слышала в ее стихах? Если не «лирная скрипка», то какое-то соединение арфы и флейты. Русская поэзия, да и всякая, всегда изобиловала «теплыми» стихами. Стихи Мониной тоже «теплые», но тепло это на другое не похоже. Любовь к жизни, людям, травам, облакам, но такая необщая. Есть в ней нежная озабоченность обуютить вещь, одарить ее «жемчужной дужкой». Уменье подобрать к явлениям полуволшебный «шкатульный ключик повестей», стремление сделать подарок, угадав чье-то сокровенное желание. Ее художническая особенность — меткая небрежность, когда слово изронено, как полусонное угадывание, вскользь, но в цель.
О бурном ненастье своего времени она сказала:
Муза ее характеризуется ее строками о весне:
Свойственна ей нелюбовь к яркому, громкому. Она говорит: «Эта бледность ярче красок». Томик ее стихов должен быть «тихий и стихийный».
Есть еще высокоценная черта творческого облика В. А. — целомудренность страдания. Говоря о
