организации.
В гостинице «Украина» и кинотеатре «Россия» ввиду того, что автоматика закапризничала и подвела, перешли на ручное управление:
— Нюрка, сбавь температуру, поддай влажности!
Это чисто банный разговор. Для того чтобы поддать пару, кондиционеры, оснащённые автоматикой, не нужны.
Прочитав несколько килограммов докладов, актов и диссертаций на тему о чистом, хорошем воздухе, я спросил себя: «Так в чём же дело? Есть проектные бюро, есть заводы, что-то делается, дело вроде не стоит на месте».
Всё есть, дорогие читатели. Есть даже перерасход по смете.
Беда в том, что не занимаются этим делом всерьёз. Видимо, сказывается инерция: дышали мы хиленькой атмосферной раньше, подышим и впредь. Не первая необходимость. Мы не аристократы, не лендлорды. Есть задачи поважнее, чем всякие там вентиляции и кондиции.
А тем временем служащие одного важного учреждения, обращённого окнами к солнцу, лежат на полу. Лежат и ждут «скорой помощи».
Вы хотите знать, какого именно учреждения? Того самого, которое занимается кондиционерами.
Как ни парадоксально, они сами не уберегли себя.
Предвижу опровержение. Его напишут сотрудники Центрального и Московского научно- исследовательских и проектных институтов.
Возражая автору этих строк, они скажут: мы на полу не лежали, в наших комнатах так тесно, что упасть на пол практически нельзя, можно упасть только на чертёжную доску соседа.
Что. ж, тем хуже! Тем острее проблема, тем чаще раздаются выкрики:
— Свежего воздуха дайте! Атмосферушки!
1967
БОРОДАТЫЙ БЛОНДИН
Это произошло задолго до того, как были изобретены газовые горелки «друммондова света» и ляписный карандаш.
Задолго до того, как на экраны вышли фильмы «Развод по-итальянски» и «Свадьба по- болгарски».
Задолго до того, как с прилавков магазинов исчезли осетровые и появилась угольная рыба, палтус, умбрина и бельдюга.
Задолго до того, как футболисты впали в сентиментальность и после каждого забитого мяча стали целоваться, как институтки, сдавшие экзамен по изящной словесности.
Шёл по девственному доисторическому лесу доисторический бородатый Брюнет и вдруг услышал из ямы, которая служила ловушкой для зверей, крик о помощи:
— Игомоп!
На дне ямы лежал угодивший туда, видимо, по рассеянности или близорукости доисторический бородатый Блондин.
Брюнет вытащил пострадавшего из холодной и сырой ловушки, завернул в снятые с себя шкуры и отнёс в пещеру, где отпаивал Блондина чаем из сушёной доисторической малины и растирал его растопленным жиром ихтиозавра.
Через некоторое время, возвращаясь с охоты, выздоровевший Блондин увидел лежащего в траве Брюнета. На груди у последнего зияли кровоточащие царапины — следы тяжёлой неравной схватки со страшным зверем.
— Игомоп! — попросил Брюнет.
— Ыт лешп, — равнодушно ответил Блондин и не спеша побрёл со своей добычей дальше.
Это был не блондин, а негодяй.
Так в человеческом роду возникло явление, позже получившее название: свинство. В смысле — чёрная неблагодарность.
С тех пор прошло премного-много лет. Росла и крепла цивилизация. В числе множества мудрых и полезных вещей были изобретены ротационные машины и радио.
На ротационных машинах стали печатать газеты с морально-этическими статьями. А по радио стали передавать беседы, как вести себя в обществе и можно ли пить коктейль через край бокала или обязательно тянуть его только через соломинку.
А свинство осталось. В той или иной мере.
… Много лет преподавала в школе учительница С. Старательно сеяла разумное, доброе, вечное. Вкладывала в любимое дело всё время, все силы, всю душу.
Академиков, адмиралов и маршалов среди её бывших учеников не было, но просто хороших специалистов — штатских и военных, — ребят, вышедших в люди, можно насчитать много.
И вот наступил момент грустный и торжественный, учительницу провожали на пенсию.
Проведя последний в своей жизни урок, она пришла в зал, где в её адрес, должны были прозвучать тёплые благодарственные, слова.
Но проводы вышли серенькими. Кто-то невнятно сказал «от имени и по проучению». Кто-то сделал заявление «по поручению и от имени». Потом учительнице в знак высокой оценки её долголетних трудов преподнесли подарок — старый, невесть в какой пыльной кладовке раздобытый на этот случай самовар. Покипел за свою длительную сознательную жизнь! Попускал пару! И давно ушёл на покой.
Дальше включили радиолу, танцевали «Школьный вальс». Непринуждённо работая ногами, тихо подпевали: «Учительница старая моя…»
А старая учительница сидела в тёмном уголке, где висели регланы и макинтоши, и плакала. Грубо, жестоко обидели её этим самоваром. Не дорог, говорят, подарок, а дорога любовь. Любви не чувствовалось. Не проступала она сквозь тусклые медные самоварные бока.
Подруга учительницы написала письмо в редакцию. В нём она поделилась мыслями по поводу происшедшего. Редакция переслала письмо в местный оно. А оно помедлил и ответил: действительно, мол, имело место непродуманное, с точки зрения ритуальной, отношение к факту проводов учительницы на пенсию, Боже, как иные умеют утопить здравый смысл в нейтральных коллежско-департаментских выражениях! Но ошибка исправлена: учительницу вызвали и дали ей «часы наручные». Из дальнейших сообщений стало известно, что самовар сдали в утиль.
Некрасиво получилось у вас, дорогие блондины. Дело, как вы понимаете, не в стоимости предмета. Можно было и без предмета, но с душой.
О случае в школе я рассказал мастеру участка машиностроительного завода… Вопрос для него оказался больным.
— Вот и я скоро уйду, — произнёс он. — Но знаю, что подумают обо мне и что скажут. Наконец-то, мол, отчалил, старый придира. Давно пора. А какой я придира? Требую., учу. Иначе разве имели бы люди на моём участке такие высокие разряды? А благодарности не жди. Вот Максимка из второй бригады, молодой парень, — сколько я ему помогал, болел за него. А на днях знаете как он мне ответил? «Что ты, говорит, Прокофьич, лезешь в мою работу?» А я ему: «Учу тебя. И не в первый раз. За это не огрызаются, а «спасибо» говорят». А он: «Что это вы про «спасибо»? Вам за это зарплату платят»…
Рассказал мастер и про другого Максимку. Тот из бывших учеников в начальники вырос. Вызывает иногда Прокофьича к себе в кабинет, журит по производственной линии, даже излишнюю строгость на себя напускает: «Как это тут вы, понимаете, мне работаете?» О прошлом, о том, что когда-то был фрезеровщиком на участке Прокофьича, никогда не вспомнит, слова доброго не скажет. Так прямо сразу потомственным начальником он и родился.
Я сказал мастеру, что всё это заслуживает фельетона. Он ответил:
— Как хотите пишите. Только фамилии моей не упоминайте. Получится, вроде я благодарность себе
