Но однажды, проезжая по талисманной улице я его не встретил. Еще раз, еще день, но больше он так и не появился.
Может быть он сменил работу, может быть купил машину — и конечно ничего особенно плохого не случалось в школе, но что-то ушло, ещё раз продемонстрировав, что всё проходяще.
А теперь, заканчивая нашу прогулку заглянем в Yeoville, но это уже другой рассказ.
Глава 23
Yeoville или Потерянный рай
Этот небольшой район был когда-то действительно райским уголком. Не «седьмым небом», где-то пониже и не для всех конечно — на всех райских угодий не напасёшься, но для еврейского населения Йоганнесбурга и для молодёжи лучше места вряд ли можно было найти.
Как дотошный антрополог по одной косточке воссоздаёт скелет первобытного чудовища, так и мы поселившись там в 1992 году, уже на закате апартеида, и прожив два года в Yeoville и около него, по кусочкам воссоздали как могли его славное прошлое.
Собственно говоря, этногеографическому понятию Yeoville соответствуют три смежных района — сам Yeoville, Bellevue и Bellevue East, но даже люди живущие где нибудь на восточной границе Bellevue, утверждали, что живут именно в Yeoville, так велика была слава этого района. С запада на восток Yeoville пересекает центральная улица, которая без видимых причин вдруг меняет своё имя и вместо Raleigh становиться Rockey. Именно улица Rockey создавала славу району, особенно в молодежной среде. Как говорила тогда, моя подросток-дочь про себя и её друзей: «We belong to Rockey street generation». Эта неширокая и недлинная улица, застроенная странными домами по висячим переходам и балконам которых можно было передвигаться так же хорошо, как и по самой улице, а на крышах некоторых были устроены клубы (не «Культуры и Отдыха» конечно, просто — молодежные Clubs) самых разных направлений, стала по настоящему «культовым» местом.
В домах жили художники и музыканты, по улицам прогуливались странные, причудливо одетые и ещё такие редкие тогда трансвеститы, а в небольшом театрике поблизости месяц за месяцем представляли запрещенное некогда «Rocky Horror Picture Show». В остальном же Yeoville мало чем отличался от других «спальных» районов.
Одна сторона Raleigh-Rockey застроена была в основном многоквартирными жилыми зданиями, другая — частными домами.
Это был район для людей со средним достатком, а таких, даже в еврейской комьюнити, большинство.
В Yeoville было приятно жить — улочки тихие, тенистые, многоквартирные дома комфортабельные, чистые, рассчитанные на спокойную тихую жизнь, частные дома, пусть небольшие, но уютные, садики маленькие, но ухоженные, весьма располагающие к тихой беседе в летний «шабатный» вечер.
Три или четыре синагоги, все в пешеходной доступности, кошерная булочная, она же кафе под самоговорящем названием «Тель Авив», видеотека, где очаровательная старушка, осколок и потомок эмиграции начала века, предлагала нам фильмы на тему «Холокоста», публичный бассейн — тогда еще чистый, садики, скверики, кафе и ресторанчики на любой вкус, магазинчики, в том числе два букинистических, где можно было найти странный подбор книг на русском языке (помню однажды на русской полке я нашёл стоящие рядом учебник по гидродинамике для ВУЗов, письма Николая II Александре Федоровне, парижское издание и книгу, название забылось, о славных делах первопереселенцев в Биробиджан, издания конца 30-х годов) — всё как будто было создано для приятной жизни в этом замечательном месте.
Мы присутствовали при конце Yeoville — это было грустное, но закономерное явление — шёл 1993 год и апартеид кончился, хотя многие в это ещё не верили.
Yeoville лежал на главной дороге «чёрных» такси, здесь было достаточно многоквартирных домов и до центра было недалеко — район повторил судьбу Hillbrow.
Сначала «почернели» самые непрестижные дома вдоль больших улиц, потом очередь дошла до более, а потом и самых дорогих домов. Схемы были разные — если в дешёвые дома заселялись как правило целым табором, превращая квартиры, а потом и сами дома за считанные недели во что-то совершенно нежилое, то в более приличных домах происходило постепенное выдавливание жильцов с белой кожей. Имея перед собой пример близлежащего Hillbrow, владельцы квартир, при поселении в доме первой черной семьи, пусть даже самой порядочной и тихой, старались продать свои квартиры как можно дешевле и быстрее, пока цены не упали, а они падали стремительно. Центробежное настроение, по мере того, как на улицах появлялось больше и больше чёрных лиц, уличных торговцев всем и ничем — есть такая разновидность торговли в Йоганнесберге, сидит у лотка человек, полу-дремлет. На лотка, вернее на куске доски на двух кирпичах, два-три яблока, горсть конфет и сапожный крем — ну, просто самые необходимые в хозяйстве вещи. Никакой коммерческой активности продавец не проявляет, покупателей не зазывает, да и покупателей-то не видно. Зачем сидит? Может хобби у него такое, а скорее всего торгует он вовсе не шнурками от ботинок и товар его знающим людям известен и без рекламы… граффити на стенах и мусора на тротуаре, усиливалось с каждым часом и горе было тем, кто опоздал.
Сначала квартиры, а потом и дома продавались за бесценок, и на вырученные деньги люди могли перебираться из уютных, обжитых собственных домов разве только в тесные квартирки где нибудь в «белом» районе или в «кластеры», где дома стоят так тесно, что за стеной слышно дыхание соседей.
Закрывались магазины на Rockey, сначала книжные и антикварные, потом еврейские и вместо них открывались Pawn-shop'ы, китайские «мелко-розничные» и прочие неизбежные магазинчики. Закрылся экзотичный магазин, где продавались разные вещи военного обихода, от пилоток до палаток и где можно было найти даже советскую военную форму — от солдатской и по-моему настоящей, до генеральской, явно фальшивой.
Закрывались некогда столь популярные среди молодёжи и пожилых рокеров кафе и клубы и открывались всяческие «take-away» и закусочные типа «шабин», что лучше всего переводится как «шалман» — и созвучно и по смыслу подходит. Помню уличное кафе на самой «Rockey», оно по-моему так и называлось «Rockey». Совсем «парижское», как мы представляли Париж, со столиками вдоль улицы, отделенное от людского потока невысоким барьером, недорогое и чистое, оно привлекало разношёрстную, часто весьма оригинальную публику. Седые байкеры в кожаных прикидах и совсем ещё зеленые панки с разноцветными волосами, траурные «готы», «яппи» неизвестно каким ветром занесённые сюда и полу-«хобо», которыми всегда был полон Yeoville, чёрные и белые — все приходились здесь ко двору и уживались друг с другом.
Нужно сказать, что в наших условиях «порча» района означает не наличие или проникновение чёрных (всё-таки в Африке живём), а исчезновение, вытеснение белых.
А мы ещё помнили последний праздник улицы, когда показалось, что всё еще в порядке и дух Rockey будет жить. Но рассказ об этом дне требует небольшого предисловия.
Нет, не пожилым, не заматеревшим, а сразу, без перехода старым- старым. Было это еще в Москве, в бытность мою СНС в НИИПИ (все поняли, или уже необходим перевод?) Было мне тогда 42 года и сам себе я казался ещё ого-го. Шёл 1989 год, в полном разгаре была перестройка и в нашем институте — приюте бездельников, в духе времени возникали разные подводные течения. Люди перестраивались вместе со страной: одни ушли в политику и, продолжая получать исчезающую зарплату, из института тоже исчезали, их звали площади и баррикады.
Другие немедленно организовали что-то к профилю института отношения не имеющее и используя нехитрое институтское оборудование начали ковать деньги.
Третьи, почуяв веяние ветра перемен, полностью доверились чутью нашего директора и с новым рвением взялись за привычную околонаучную работу. Кстати говоря они в основном и выплыли.
Я был занят с диссертацией, на работу ходить особой необходимости не было, зарплату всё еще платили — жизнь казалась вовсе не такой плохой.
