после вашего восшествия на престол, ваши войска, оказавшие мне столь неограниченное доверие, усомнятся во мне»483. Это звучало как угроза. Редко задумываются, что поведение Дашковой было продиктовало не только личной обидой, но и отражало настроение панинской группировки, которая через княгиню старалась повлиять на государыню. Но Екатерина остро чувствовала, кто ее истинная опора. Она могла пожертвовать княгиней, но не Орловыми.
Отношения подруг становились все более напряженными. Тем не менее после отъезда из Петергофа в обратный путь Екатерина и Дашкова, согласно запискам княгини, провели еще одну ночь вместе: «Мы… остановились на несколько часов на даче князя Куракина. Мы легли с императрицей вдвоем на единственную постель, которая нашлась в доме»484. Совсем иначе путешествие описано Екатериной в послании к Понятовскому: «Я отправилась вместе с войсками, но на полпути свернула на дачу Куракина, где бросилась одетой на кровать. Один из офицеров снял с меня сапоги. Я проспала два часа с половиной»485. Характерно, что Дашкова в качестве спутницы не упомянута.
Путь гвардии на Петергоф обычно называют «походом», а ее дорогу обратно в столицу – «возвращением». Хотя, по сути, походом было именно возвратное движение войск к Петербургу. Все время, пока совершался арест Петра III, столица напоминала раскачивающийся в шторм корабль. Взять Петербург под контроль, навести элементарный порядок на улицах и водворить товарищей, оставшихся «охранять» наследника Павла, по казармам могли только свежие войска, не участвовавшие в погроме и пьянстве.
Именно для этого столь большой контингент и был почти сразу после переворота выведен из города. Полки включились в выполнение обычных для них экзерциций – двигались почти тренировочным походом до царской резиденции, там, смертельно усталые, переночевали и поспешили обратно. Винные запасы Петергофа не шли ни в какое сравнение со столичными погребами.
Державин, участвовавший в походе, сообщал: «Часу по полудни в седьмом полки из Петергофа тронулись в обратный путь в Петербург; шли всю ночь и часу по полуночи в 12?м прибыли благополучно вслед императрице в Летний деревянный дворец, который был на том самом месте, где ныне Михайловский»486.
Вернувшиеся из похода усталые и трезвые войска, из которых за день марша выветрился весь петергофский хмель, легко навели порядок в столице. «Новые и еще большие неистовства были наконец предотвращены, – вспоминал Шумахер, – многочисленными усиленными патрулями, расставленными повсюду, чтобы отвести нараставшую угрозу и строгим приказом, зачитывавшимся вслух прилюдно на улицах под барабанную дробь». Город был взят под контроль. Теперь императрица могла с полным основанием сказать, что переворот удался.
Ей оставалось только принимать поздравления от тех, кто не успел «припасть к освященные стопам» ранее. Позье описал любопытную сцену во дворце, куда он снова явился по возвращении Екатерины в горд. «Там застал я страшную давку и, между прочим, множество молодых дам, о которых мне достоверно известно было, что они нехорошие услуги оказывали императрице по ее отношениям к императору, и которые едва ли могли ожидать от нее любезного приема. Так как я был с ними довольно коротко знаком, я спросил их, не шибко ли бьется у них сердце»487.
Если бы выговор минутным фавориткам мужа был самой трудной задачей молодой государыни, она могла бы почитать себя счастливицей. Однако у нее имелись проблемы посложнее. Унять гвардейцев было нелегко, они продолжали требовать к себе «Матушку» и бурно выражать любовь к Отечеству. «В полночь в мою комнату вошел капитан Пассек, – рассказывала Екатерина в письме к Понятовскому о событиях следующего дня, – разбудил меня и сказал:
– Наши люди страшно перепились… гвардейцы, взяв оружие, явились сюда, чтобы выяснить, здоровы ли Вы. Они заявляют, что уже три часа Вас не видели… Они не слушают ни своих командиров, ни даже Орловых…
Я села с двумя офицерами в карету и поехала к войскам. Я чувствую себя хорошо, сказала я им, и прошу их идти спать и дать мне тоже отдохнуть… Они отвечали, что… все они готовы умереть за меня… После этого они пожелали мне доброй ночи… и удалились кроткие, как ягнята… оборачиваясь на ходу, чтоб еще разок взглянуть на мою карету».
Такие случаи продолжались после переворота более месяца. «Если вам расскажут, что в войсках вновь была передряга, – раздраженно сообщала императрица Понятовскому 9 августа 1762 г., – знайте, что это не что иное, как проявление любви ко мне, которая становится мне в тягость. Они помирают со страху, как бы со мной не приключилось чего-нибудь, даже самого незначительного. Я не могу выйти из комнаты, чтобы не услышать радостных восклицаний»488.
Любопытно, что рассказ в письме к Понятовскому, явно рассчитанный на трансляцию его парижским корреспондентам, например, мадам Жоффрен, в деталях совпадает с повествованием Державина. Не слишком ли часто исследователи обвиняют Екатерину в лукавстве, забывая сопоставить ее тексты с другими источниками?
«В полночь на дугой день с пьянства Измайловский полк, обуяв от гордости и мечтательного своего превозношения, что императрица в него приехала и прежде других им препровождаема была в Зимний дворец, – писал Державин, – собравшись без сведения командующих, приступил к Летнему дворцу, требовал, чтоб императрица к нему вышла и уверила его персонально, что она здорова; ибо солдаты говорили, что дошел до них слух, что она увезена хитростями прусским королем». К служивым один за другим выходили дежурные придворные Шувалов, Разумовский, наконец, Орловы, уверяя, «что государыня почивает и, Слава Богу, в вожделенном здравии». Однако измайловцы не унимались, не желая слушать даже своего шефа. Им непременно нужно было видеть императрицу. То был не просто страх за нее, но и демонстрация своей власти. Екатерина покорилась. «Государыня принуждена встать, одеться в гвардейский мундир и проводить их до полка, – с осуждением замечал Державин. – Поутру издан был манифест, в котором… напоминалася воинская дисциплина и чтоб не верили они разсеваемым злонамеренных людей мятежничьим слухам, которыми хотят возмутить их и общее спокойствие; в противном случае впредь за непослушание своим начальникам… наказаны будут по законам».
Дворец пришлось взять под усиленную охрану. «С того самого дня приумножены пикеты, – заключал сам стоявший в караулах Гавриил Романович, – которые в многом числе с заряженными пушками и с зажженными фитилями по всем местам, площадям и перекресткам расставлены были»489.
Наведение порядка среди полков руками самой же гвардии стало для нашей героини важным шагом на пути к настоящей власти. Именно первые дни переворота наглядно покакали Екатерине правоту древнего римского выражения: разделяй и властвуй. Однако впереди ее ожидала задача потруднее, чем обуздать вооруженную, бушующую толпу. Что делать с арестованным Петром III – это был вопрос вопросов.
Глава 8. ПЕРВЫЕ ШАГИ
Внешне Екатерина проявляла полное спокойствие. Недаром позднее один из английских дипломатов назвал ее «Леди Невозмутимость». Обладая живым темпераментом, она годами пестовала в себе такие качества, как приветливость, доброжелательность, умение слушать и не рубить с плеча – именно то, что нравилось людям. Теперь следовало проявлять их на каждом шагу. Казалось, нашу героиню вообще нельзя вывести из терпения. Но то была иллюзия.
Волнения, связанные с переворотом, отразились не на поведении, а на самочувствии государыни. «Императрица была несколько разгорячена, и на ее теле появились красные пятна, – писал Рюльер. – Она провела несколько дней в отдохновении»490. Конечно, Екатерина не перегрелась в непривычной гвардейской форме. И не натерла шерстью кожу. Просто на нервной почве у нее вспыхнула экзема. Но «отдохновения» не вышло.
Ей приходилось видеть множество людей, ездить в Сенат, обедать в обществе полусотни придворных, а по ночам еще и успокаивать гвардейские полки. «Сенат собирается почти ежедневно утром во дворце, – доносил 31 июля Гольц, – и редкий вечер проходит без того, чтобы не было собрания Совета. Ее императорское величество редко не удостаивает своим присутствием эти собрания. Трудно передать, до какой степени эта государыня следит за делами». Примерно то же самое писали иностранные дипломаты о Петре III в первые недели его царствования. Молодой император наслаждался властью. Потом устал.
У Екатерины страсть к делам не была временным увлечением. «Нет ни одного распоряжения, которое не делалось бы ей известным», – продолжал Гольц 10 августа. «Неудивительно, что ее величество не
