пользуется полным здравием, потому что она беспрерывно предается занятию, не оставляя себе ни одного часа на развлечения: до такой степени ее величество находит удовольствие исполнять обязанности правления»491. Обратим внимание на последние слова. Труд во власти доставлял нашей героине наслаждение.
Каждый монарх упивается своим положением по-разному. Характерным будет сравнение с Елизаветой Петровной. Сколько раз иностранные дипломаты и собственные министры жаловались на лень, медлительность, страсть к праздной жизни покойной императрицы. Между тем перечисленные качества были для нее органичны и проистекали из понимания своего места, свойственного этой государыне. Она родилась честолюбивой и добивалась короны, потому что считала: трон предназначен ей. Она – дочь Петра Великого, его последняя отрасль – и будет только справедливо, если на престоле закрепится Петрова, а не Иванова ветвь. Превращение цесаревны Елизаветы в императрицу поставило точку в ее стремлениях. Правда восторжествовала, во главе страны встал истинный государь, наступил «золотой век», время остановилось. Добиваться чего-то еще, трудиться для достижения большей славы – не имело смысла.
Екатерина представляла обратный пример. Чужая на чужой земле, она не просто прикинулась, а стала
По-своему Екатерина не меньше Елизаветы была уверена в праве носить корону. Но древо ее желаний имело иные корни – талант и трудолюбие, отмеченные Богом. Недаром в душу императрицы так запало чудесное предзнаменование. «В 1744 году 28 июня… приняла я Грекороссийский православный закон, – вспоминала она. – В 1762 году 28 июня… приняла я всероссийский престол… В сей день… начинается Апостол сими словами: “вручаю вам сестру мою Фиву, сущую служительницу”»493. Заметим: для нашей героини особенно важным было не только совпадение «венца небесного» с «венцом земным», но и тот факт, что ее «вручили» в качестве «служительницы». Свое дело она воспринимала как служение и на этом основывала право занимать престол. Царское место, представлявшееся Елизавете чем-то вроде мягкого дивана, превратилось для Екатерины в кресло у рабочего стола.
Было и предчувствие великой судьбы. Историки нередко посмеиваются над мемуарными уверениями императрицы, будто она совсем юной Ангальт-Цербстской принцессой почувствовала, что сделается самодержавной государыней. Ведь у нее не было никаких прав. Ничто не предвещало ни ранней смерти мужа, ни всенародного доверия. Еще на пороге переворота Екатерина не знала точно, какое место займет. Регентство при малолетнем сыне – наибольшее, на что стоило надеяться. И все же, все же… Вопреки здравому смыслу она знала, кем рождена. Оставалось реализовать свой персональный миф. Стать из вещи в себе вещью для себя, как сказал бы Кант.
И вот уже в октябре 1762 г. в беседе с вернувшимся Бретейлем прозвучат слова, позднее неоднократно повторенные в «Записках». «Она мне сказала, – доносил дипломат, – что по прибытии в эту страну ее не покидала мысль, что она будет здесь царствовать одна»494. Без Божественного вмешательства дело не обошлось. «Наконец Господь привел все к угодному Ему финалу, – рассуждала Екатерина в письме Понятовскому 2 августа. – Это напоминает скорее чудо, чем реальность, предвиденную и организованную, ибо столько счастливых совпадений не могли быть собраны воедино без Его руки»495.
Получив корону, наша героиня не могла поставить точку в своей борьбе. Напротив, для нее все только начиналось. Постоянное приращение славы России делало ее пребывание на престоле желанным для подданных, узаконивало «похищенный» статус. Отсюда щербатовское определение: «трудолюбива по славолюбию». Ни минуты на отдых. Первое место в государстве требовалось Екатерине для того, чтобы продемонстрировать свои громадные способности. Иначе они пропали бы втуне. Как художник ищет холст, писатель бумагу, музыкант скрипку, а полководец – армию, Екатерина искала корону. Ибо только власть могла стать для нее средством самореализации. Она действительно получала удовольствие… от работы. И была убеждена в своем полном соответствии «занимаемой должности».
Придет время, и Екатерина скажет, что надо работать по русской пословице, «мешая дело с бездельем». Однако пока положение было настолько сложным, что приходилось трудиться день и ночь, вытягивая телегу из грязи. Фельдмаршал Миних, последним вручивший нашей героине свою шпагу, скажет, что она отдавала делам по 15 часов в сутки496.
«В 1762 году при восшествии моем на престол я нашла сухопутную армию в Пруссии, а две трети жалования не получившею, – писала императрица в заметке «О собственном царствовании». – В статс- конторе именные указы на выдачу семнадцати миллионов рублей не выполненными… Почти все отрасли торговли были отданы частным людям в монополии… Внутри империи заводские и монастырские крестьяне почти все были в явном непослушании властей, и к ним начинали присоединяться местами и помещичьи… Сенат хотя и посылал указы и повеления в губернии, но там так худо исполняли, что в пословицу вошло говорить: “ждут третьего указа”… Воеводы… не получали жалования, и дозволено им было кормиться с дел, хотя взятки строго запрещены были».
Сенат не знал числа городов в стране и не имел карты. Услышав это, Екатерина послала в лавку Академии наук за атласом, который и подарила вельможам. Согласно реестру доходов «оных считали 16 миллионов». Устроив ревизию, императрица получила иную цифру: «Сочли 28 миллионов, двенадцать миллионов больше, чем Сенат ведал». Не надо быть провидцем, чтобы понять: недосчитанные деньги в течение долгих лет прилипали к рукам. А Сенат не просто «не ведал», а прикрывал подобную практику.
По-хорошему следовало начать судебное разбирательство. Но ловить пришлось бы каждого второго, если не каждого первого. При колоссальном казнокрадстве все сетовали на бедность. Не платя жалованья, государство само толкало служащих к взяточничеству. Екатерина же ни с кем не хотела ссориться. Недовольство чиновничьего аппарата могло ей дорого стоить. Поэтому императрица приняла мудрое решение: не пойман – не вор. Она начала царствование с чистого листа, показав, что априори считает должностных лиц честными людьми. Те приняли правила игры и умерили аппетиты. Отныне предстояло воровать потихоньку, не так заметно, как прежде.
«Заводских крестьян непослушание… не унялось дондеже Гороблагодатские заводы за двумиллионнный долг казне Петра Ивановича Шувалова не были возвращены в коронное управление, – продолжала государыня свой рассказ, – также Воронцовские, Чернышевские, Ягужинские и некоторые иные заводы… вступили паки в коронное ведомство. Весь вред сей произошел от самовластной раздачи Сенатом заводов с приписанными к оным крестьянами…
С самого начала моего царствования все монополии были уничтожены, и все отрасли торговли отданы в свободное течение. Таможни же все взяты в казенное управление, и учреждена была комиссия о коммерции, коя… сочинила тариф»497. Как видим, скучных, хозяйственных дел у молодой императрицы хватало. Они приковывали ее внимание не меньше, чем увлекательные коллизии внешней политики или еще более интересная судьба свергнутого мужа.
До 1 сентября, когда царский поезд выехал в Москву для коронации, Екатерина присутствовала в Сенате 15 раз, причем в первые дни приезжала каждое утро – 1 июля, затем 2, 3, 4, 6, 8… Сначала рассматривались дела, подготовленные еще в прошлое царствование: о постройке дополнительных кораблей для войны с Данией, о разрешении евреям свободно въезжать в Россию, о переустройстве гвардейских и армейских полков на немецкий лад. Любопытно, что эти предложения не стали «мертвыми в законе» сразу после свержения Петра III. Они были рассмотрены и отвергнуты. Так, идея пополнить русский флот девятью кораблями, сама по себе полезная, была признана разорительной для обывателей, поскольку император в указе от 27 июня говорил «о забрании для того всех лесов, чьи бы то ни были». А Сенат ссылался на отсутствие денег и людей498.
С деньгами вообще была беда. «На пятый или шестой день по вступлении Екатерины II на престол», – сообщала наша героиня в еще одной собственноручной записке о начале царствования, сенаторы сообщили ей о «крайней скудости средств: армия была в Пруссии, и платы не хватало уже восемь месяцев; цена хлеба в Петербурге поднялась вдвое против обычной стоимости». Именно здесь императрица позволила себе
