Тайна смерти Петра III

Беспомощно провели мы целую ночь. Снова явился Суворов и начал распределять людей. Русским подданным велено оставаться, а Кронштадт назначен иностранцам, и каждому из них, в особенности пруссакам, досталось от Суворова по удару и толчку в затылок. Когда это кончилось, русские подданные должны были идти в церковь для присяги… а затем офицеры отпущены… по своим квартирам… В то время как все мы находились в крепостице под стражею, воришки-гусары и кирасиры опустошили наши помещения, так что у иного оставалось только, в чем он был»⁵⁶⁸.

Неприглядная картина. Но надо признать, что при настроениях, царивших в полках и городе, голштинцы еще дешево отделались. Их унизили и обобрали, а могли убить.

«УРОД НАШ ОЧЕНЬ ЗАНЕМОГ»

30 июня у свергнутого императора на нервной почве начались геморроидальные колики, которыми он страдал давно. К ним прибавилось расстройство желудка. Накануне Петр практически не ел. В Петергофе, по сведениям Шумахера, выпил только стакан вина, смешанного с водой. «При своем появлении в Ропше он уже был слаб и жалок, – писал датчанин. – У него тотчас же прекратилось сварение пищи, обычно проявлявшееся по несколько раз на дню, и его стали мучить почти непрерывные головные боли»⁵⁶⁹. Спал государь плохо – кровать оказалась неудобной – и на следующий день ему доставили другую, из Ораниенбаума. При высоком росте арестанту подошло бы не всякое ложе.

Режим содержания крайне стеснял Петра: ему не позволяли ни гулять по саду, ни даже выглядывать во двор. Окна оставались завешанными. Выход в смежную комнату также возбранялся. Даже справлять нужду узник вынужден был в присутствии часового, что при поносе оказалось особенно тяжело и унизительно. Ужас собственного положения заставил императора написать еще одно письмо Екатерине:

«Государыня. Я прошу Ваше Величество быть во мне вполне уверенною, и благоволите приказать, чтобы отменили караулы у второй комнаты, ибо комната, где я нахожусь, до того мала, что я едва могу в ней двигаться. Вы знаете, что я всегда прохаживаюсь по комнате, и у меня вспухнут ноги. Еще я вас прошу, не приказывайте офицерам оставаться в той же комнате, так как мне невозможно обойтись с моей нуждой. Впрочем, я прошу Ваше Величество обходиться со мной, по крайней мере, не как с величайшим преступником; не знаю, чтобы я когда-либо вас оскорбил. Поручая себя вашему великодушному вниманию, я прошу вас отпустить меня скорее с назначенными лицами в Германию. Бог, конечно, вознаградит вас за то, а я ваш нижайший слуга Петр.

PS. Ваше Величество может быть во мне уверенной: я не подумаю и не сделаю ничего против вашей особы и против вашего царствования»⁵⁷⁰.

Это письмо снова было написано по-французски. Узник немного пришел в себя и выражался с большим достоинством. Он свергнутый государь, а не «величайший преступник» и ничем не заслужил сурового обращения. Вопрос с отъездом в Голштинию казался ему решенным, раздражало только промедление. При этом в простоте душевной Петр не помнил обид, причиненных жене. В некоторых местах его тон насмешлив и даже требователен, несмотря на «нижайшие» просьбы и наименование себя «valet», что, как отмечали многие публикаторы, скорее – «холоп», чем «слуга».

С письмом в столицу отправился Петр Пассек. Судя по тому, что позднее узник все-таки выходил в смежную комнату, где играл с караульными в карты, режим его содержания был смягчен. Об этом же говорит другой факт: 1 июля арестант обратился к Екатерине с новой просьбой – доставить ему из Ораниенбаума негра Нарцисса, любимого мопса и скрипку.

Шумахер, среди многочисленных информаторов которого явно имелись и лица, присутствовавшие в Ропше, описал стесненное положение узника: «Окно его комнаты было закрыто зелеными гардинами, так что снаружи ничего нельзя было разглядеть. Офицеры… не разрешали ему выглядывать наружу, что он, впрочем, несколько раз украдкой делал. Они вообще обращались с ним недостойно и грубо, за исключением одного лишь Алексея Григорьевича Орлова, который еще оказывал ему притворные любезности. Так, однажды вечером… он (Петр III. – О. Е.) играл в карты с Орловым. Не имея денег, он попросил Орлова дать ему немного. Орлов достал из кошелька империал и вручил его императору, добавив, что тот может получить их столько, сколько ему потребуется. Император… тотчас же спросил, нельзя ли ему немного погулять по саду, подышать свежим воздухом. Орлов ответил “да” и пошел вперед, как бы для того, чтобы открыть дверь, но при этом мигнул страже, и она тут же штыками загнала императора обратно в комнату. Это привело государя в такое возбуждение, что он проклял день своего рождения и час прибытия в Россию, а потом стал горько рыдать»⁵⁷¹. Из приведенного описания следует, что Алексей Орлов при всей «притворной любезности» издевался над арестантом не хуже остальных.

1 июля новый курьер Евграф Чертков известил Екатерину о просьбе императора прислать ему скрипку, негра и мопса. На этот раз личной записки Петра к жене не было. Что можно объяснить ухудшением его здоровья. Вероятно, он не вставал. Императрица отправила приказ Василию Ивановичу Суворову: «Извольте прислать, отыскав в Ораниенбауме или между пленными, лекаря Людерса да арапа Нарцисса, да обер-камердинера Тимлера; да велите им брать с собою скрипицу бывшего государя, его мопсинку собаку»⁵⁷². Ни о своем лейб-медике Иоганне Готфриде Лидерсе (Людерсе), ни о камердинере Тимлере Петр не просил. Но раз ему прислуживал всего один лакей, то посылка второго естественна. Что же касается врача, то он необходим был с самого начала. Уже из письма мужа 30 июня императрица должна была понять: начался приступ колик.

Курьер остался в Петербурге, чтобы забрать с собой в обратный путь доктора, негра и камердинера с вещами. Однако, прибыв в столицу, Лидерс наотрез отказывается ехать. На его уламывание ушли сутки. «Согласно устному докладу о болезни императора Людерс выписал лекарства, но их не стали пересылать, – сообщал Шумахер. – Императрица стала уговаривать Людерса и даже велела ему ехать к своему господину… Людерс же опасался оказаться в совместном с императором продолжительном заключении и потому некоторое время пребывал в нерешительности. Только 3 июля около полудня ему пришлось волей- неволей усесться с мопсом и скрипкой в скверную русскую повозку, в которой его и повезли самым спешным образом»⁵⁷³.

Почему лекарства не стали пересылать? Возможно, положение Петра до записки Орлова от 2 июля не считали особенно серьезным. А возможно, напротив, не хотели оказывать медицинской помощи, рассчитывая на летальный исход. Есть и третья вероятность: Екатерина надеялась быстро заставить Лидерса вспомнить о долге: сначала попросила, потом приказала. На третий раз могли и силой отвезти упрямого эскулапа к пациенту. Что, судя по описанию Шумахера, и произошло. Лидерс был личным врачом императора и хорошо знал болезни Петра, поэтому его приезд считался предпочтительным. Но пока он препирался, Екатерина подстраховалась, и в Ропшу отправили другого – лейб-медика Карла Федоровича Крузе.

Обвинить правительство в промедлении нельзя. Первое письмо Орлова из Ропши, где говорилось о болезни императора, возникло вечером 2 июля. Поручик Баскаков привез его в столицу ночью. Утром в Ропшу поспешил Крузе. А Лидерс, судя по описи Медицинской канцелярии, был вызван к действительному статскому советнику Г.Н. Теплову для внушения⁵⁷⁴. Откуда, надо полагать, его и отправили «около полудня» на «скверной русской повозке» с «мопсом и скрипкой» в Ропшу.

Итак, 2 июля, глядя на состояние императора, Алексей Орлов понял, что тот плох. «Матушка милостивая Государыня, – писал он, – здраствовать вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, толко урод наш очень занемог и схватила ево нечаянная колика. И я опасен, штоб он сиводнишную ночь не умер, а болше опасаюсь, штоб не ожил. Первая опасность для того, што он всио здор гаварит и нам ето несколко весело, а другая опасность, што он дествително для нас всех опасен для тово, што он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть»⁵⁷⁵.

Грубая казарменная шутка об «уроде», за которого боятся, как бы он не помер, а еще больше, как бы не ожил, конечно, задевает чувствительные сердца. Но следует обратить внимание на другие слова: «так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть». Орлова пугало, что император иной раз забывался, начинал говорить в приказном тоне или грозить своим обидчикам карами, когда вернет корону. Из этого командир охраны делал резонный вывод: «он дествително для нас всех опасен».

Вспомним историю с просьбой Петра прогуляться и каверзой, которую устроил Орлов. Вот за карточной игрой узник заговаривается, принимает высокомерный вид. Вот охрана напоминает ему его место. Нет оснований не замечать: Алексей предпочел бы, чтобы свергнутый царь отошел в мир иной, и отдавал себе