Дневник.
Утром с десяти был в институте. Как это важно – просто быть: перекинулись несколькими словами с Инной Люциановной – о методологии ведения семинара, потом с Михайловым. Меня волнует то научное издание, которое я должен сделать к концу года. Возможно, выбор я сделал не лучший, потому что и Седых, и Михайлов еще только примериваются. Я, правда, как всегда много думаю о своих обязательствах. Кстати, вчера мне позвонила Н. П. Михальская: состоялся экспертный совет, и моя докторская работа прошла. Президиум состоится в октябре. Диплом важен теперь в этом возрасте только одним – зарплатой. Внутренняя осанка и кандидата и доктора у меня уже есть. Защита, при всей ее формальности, многое дает, это крупный барьер, одолеть который нужно уметь.
В час – кафедра. Как обычно быстро, по-деловому: планы на этот год, разговоры о методике, студентах. Был Дьяченко, жалкий, ничтожный. От его магнетизма прямого взгляда больше ничего не осталось.
На кафедре впервые был Алексей Варламов. Я уже давно заметил: чем крупнее писатель, чем выше его духовный статус, тем меньше он демонстрирует собственную независимость и осведомленность. Таков Костров, такова Вишневская, – им всегда проще сделать, чем вести дискуссию «по поводу», таковы наши молодые ребята, да и Рекемчук, который, может быть, один из немногих в институте имеет большее право на свободу. Варламова я брал с определенным прицелом, и спасибо БНТ, что он поддержал и даже инициировал прием Алексея. Это будущий заведующий кафедрой, как мне кажется. В нем есть художественная широта и научная зоркость.
Не нарадуюсь, как проходит у меня семинар, какие замечательные подобрались ребята. О работах Семиной и Абрамовой я уже писал, мои оценки не особенно изменились. Но сам семинар проходит для меня по-новому: серьезнее, мощнее. Мне меньше приходится утверждать себя, завоевывать право на лидерство. Быть руководителем семинара – это не формальное, а духовное право, когда многие сами понимают, насколько ты самодостаточен, эрудирован, умен, быстр, широк, независим. Если этих качеств нет, то их приходится в себе открывать. И – закапывать все плохое, что в тебе есть. Кажется, я опять подхожу к старой мысли: учиться до самого последнего.
Вечером ходил с Юрием Ивановичем Бундиным в кафе «Форте». Посидели часа два, времени до моего отъезда в Ленинград оставалось достаточно. Обычные наши ежемесячные посиделки. А может быть, такие собрания явление возрастное? Вот Инна Люциановна раз в месяц встречается с подругами, якобы для болтовни, а на самом деле – для обсуждения вопросов, связанных с жизнью и искусством.
Говорили о литературе и политике. Болезненную для него область – Минкульт – я старался не затрагивать. О Степашине тоже говорили, но мало – что же здесь много говорить? И он, и я искрение к нему относимся. Ю.И. довольно скупо рассказал о том, как проходит у коллегия Счетной палаты. Прямо ничего сказано не было, но у меня сложилось представление о некоем «теневом кабинете», который более эрудирован, экономически и политически подкован, нежели кабинет основной. Я рассказал о своем новом романе, а Ю.И. – о серии передач, которую он делает для телевидения по своей книжке «Праздники». Книжка превосходная – я, помню, брал ее с некоторой боязнью, остерегаясь, что придется пускаться в холодные комплименты, чего я не умею.
Ю.И. сообщил среди прочего, что Дума приняла поправку к закону об образовании – возрастные ограничения отменены. По словам Юрия Ивановича принято также постановление о введении института президенства, а все попытки протолкнуть власть попечительского совета окончились ничем, Президентом попечительского совета может быть только одно лицо – ректор, проработавший не менее 10 лет. Мне это не нужно, благодарю Бога, что закон этот не появился раньше, сейчас я не мыслю себя снова в этом хомуте.
Около полуночи я зашел в вагон и окончательно понял, что жизнь сильно изменилась. Как-то Сергей Петрович мне рассказал о разговоре с одним студентом. С.П., проверяя его анкету, обнаружил, что в его адресе указаны улица, номер дома и даже этаж, но нет номера квартиры. «А как писать письмо? – спросил СП. – На 3-й этаж?» Оказалось, что «на третьем этаже живу я, а на первом и втором папа и мама». Я думаю, что мне в такую жизнь уже не попасть, да и не хочется, а вот обдумать – любопытно: познавательный материал… Литература всегда обладала раскидистыми ветвями: мир богатых, мир бедных. Мир бедных мне понятнее, в нем бродят близкие мне протестные соки. Так вот, войдя в вагон, я обнаружил, что в таком СВ я еще не ездил. Недаром обалдел от стоимости билета – 4 тысячи. Сосед, молодой бизнесмен, объяснил мне, что здесь, в движущемся поезде, есть и скоростной интернет, и висящий над головой телевизор, который я, правда, сразу же выключил, и радиоприемник, и разовые тапочки, как в японской гостинице; на завтрак можно заказать и яичницу, и шашлык, и солянку – что хочешь. Это не поезд, а гостиница на колесах. Мы ехали в 13-ом вагоне, самом дешевом, а первый мог вообще оказаться состоящим из двух купе.
Утром Г.К. Егибекова встретила меня около вагона. Я рад ее видеть, но опасался, вспоминая свою Барбару, за результаты операции. Г.К. еще ходит с палкой, но, кажется, всё обошлось благополучно. Палку собирается вскоре бросить.
Еще в Москве я сказал: «Зачем вам меня встречать?» Генриетта Карловна ответила: «Мы лишних полтора часа с вами прощебечем». «Прощебетали» план фестиваля, уточнили ряд формулировок, кандидатов в жюри, выяснили попутно, что в фильме «Сороковой день» играла Елена Соловей, которую мы собираемся пригласить на Фестиваль.
Сразу отправились в Гатчину. Там меня накормили завтраком. Обсудили фильмы Коли Романова и Игоря Черницкого, решили, что молодое жюри возглавит Максим Лаврентьев. В общем, «провели серьезную работу», план уже есть. По моей просьбе заехали на кладбище на могилу Алибека, мужа Генриетты;я ведь не был там, а знал его лет 12. Хороший участок, гранитная плита с портретом Алибека. Участок выбран запасливо – на троих. Постоял, помолчал, подумал, как близко и как навсегда далеко… Единственное, чему я могу сейчас завидовать – это такому участку и твердой вере, что хотя бы раз в год к тебе кто-то придет…
Перед Коллегией я прошелся по Смольному, где никогда раньше не был. Перед входом, в цветочной клумбе, стоит Ленин. Я думаю, что Петербург лучше подготовлен для представительских форм власти, чем Москва. Здесь больше трепета перед Смольным, чем у нас перед раззолоченным Моссоветом. На фронтоне новенький орел. Мысленно скорреспондировал орла и Ленина. К сожалению, на удалось посетить знаменитого зала, где состоялся II съезд Советов, не был в комнате, где Ленин спал на полу с Зиновьевым, видел комнату Крупской с ее штопаными кофтами…
Коллегия была посвящена строительству Карпинского театра. Сроки уже пропущены, денег нужно всё больше и больше. Если иметь в виду, что Мариинка и Большой отнимают чуть ли не 70 процентов бюджета на культуру, то понимаешь: что не остается практически ничего.
Видел Витю Лобко, с которым когда-то учился и который теперь правая рука Вал.Матвиенко. Она вела Коллегию жестко и ловко, сидя рядом с Соколовым. В.И. знает дело и кусок за куском вырывала финансирование из общего российского бюджета. Говорила «о золочении дворца». Вокруг этого золочения на фоне современной нищей жизни можно хорошо пофантазировать: 140 кг золота дает президент; думаю, наступил коленом на горло какому-нибудь олигарху. Власть стремится к тому, чтобы декорации, окружающие ее, блестели.
После окончания коллегии пили кофе с Еленой Драпеко внизу, в буфете. Она ленинградка, знает все ходы и выходы. Говорили о двух слоях жизни: верхний, благополучный, – это «сливочки» над общей серой жизнью, над деревней, над неучащейся молодежью,
Обратно ехал в дешевом литерном вагоне, и ничего – выспался.
