Любопытно: обычно составляют библиографию работ, в которых указан объект исследования, а мы привели антибиблиографию, но привели потому, что это – учебники, то есть официальные зеркала науки. Далее, учебники рифованные, то есть рекомендованные свыше. Учебники, достаточно внушительные по объему и по охвату. Наконец, учебники не старой закваски, когда анализировались только те писатели, творческий путь которых к моменту написания учебника был уже завершен, то есть, грубо говоря, умершие, которые не совершат уже ничего непредсказуемого. Не включение имени само по себе красноречиво».
Для чего я Вам это сообщаю? Это фон, на котором я получил Вашу весть. Теперь о Вашем письме. У меня нет методики и знаний, чтобы структурировать и заключить всё в некую формулу. Но с карандашом в руках, как хищник, выбирающий съедобное и заветное для его аппетита, я по письму прошелся. Здесь тема поворотов и ситуаций, на которые я обратил внимание. Это я называю «частым бреднем», так я делаю книжные маргиналии и работаю с текстами, когда-нибудь и что-нибудь пригодится. Подчеркиваешь порой не для того, чтобы запомнить, а чтобы душа продолжала работать, чтобы «гальванический» слой от соприкосновения с другими материалами нарастал: «запоздалые замыслы, актуальные вдохновения», «многочисленными, как любит Барбара», «вижу подробности убегающих движений» – и весь абзац, почти дублирующий мою ситуацию. «При многих несогласиях с Вами… политическими и личными пристрастиями», «это главное выражается просто и недосягаемо», «целые куски текста, скрепленные самым надежным стержнем…», «не превращение в самостоятельные реальности идеальных продуктов творчества» – это определенно и исконно мое, «совокупный «констант» продуктивной способности воображения,» «…в моем восприятии это самый, пожалуй, трогательный образ» – так оно и замысливалось. О герое – «он, конечно, сотворен Вашей целостной, синтезирующей фантазией». Лучше не скажешь, это не я, но от этого я и не откажусь. Но всем литведам всегда будет хотеться сказать: это только «он». А здесь «не он», ни он сам, ни его близкие. Хотя совершенно справедливо «в «Марбурге», как и в других работах, Вы сконцентрированы на самом себе и не отступаете от этого принципа». Кроме меня самого, у меня ничего нет, ни базового образования, ни иностранных языков, ни формальной, как проволока, логики. Далее: «Эта оценка верна, но только как описание факта, как упрек я её не принимаю…» Теперь, простите меня, но надо быть не только философом и тонким ученым, но и очень хорошим психологом, быть человеком самодостаточным и понимать, что не каждому дано «высекать», чтобы не «сломаться», на факте, не превратить его в упрек, чтобы принизить человека и заменить слово «письмо» словом «списывание». Спишите! «
«И не честнее ли, не откровеннее ли по-кантовски…» Да, безусловно, но мы всё притворяемся, что есть литература по образцам, её нужно только реставрировать, и к ней чуть приращивать, и мы, как идиоты, создаем и ценим ее по привычным образцам. И про «эгоцентризм» Вы совершенно правы, без него и писателя-то нет, жаль, что пошел навстречу ему я слишком поздно.
Ну, да хватит, остальное пусть будет со мной, чтобы перечитывать и укрепляться в себе. Всего, что Вы написали, не перечислишь, и всё это, в разное время прочитанное, будет по-новому всплывать и подвергаться переосмыслению. Соображения на последних страницах Вашего письма тоже очень точны. Но всё упирается не в наличие или отсутствие искренности, а в стиль, который эти качества проявляет.
Что еще? Пишу новый роман, вернее он стоит, но рано или поздно будет закончен. Как всегда. Значит, просто еще не вызрела мысль. Как недавно написал Слава Пьецух, роман – это всегда мысль, которая лишь задрапирована (его слово) всякими литературными приемами.
С признательностью и восхищением
С.Есин».
Сначала в народно-лукавом духе выступил Володя Личутин, говорил на уровне зала, который состоял из протестной и очень немолодой публики. Потом говорил Лимонов, рассказывая, как в 2003 году нашел приют в доме Бондаренко. Это мужественный поступок. Валентин Сорокин зачитал адрес, кажется, он же рассказывал о чуть не состоявшемся аресте Бондарева. Вот уж кто был мужественным человеком. Потом, как всегда громким голосом, Сорокин прочитал свое стихотворение. В.Н. Ганичев подарил очень красивый и элегантный букет. За это я его, уже в фойе, похвалил. Он смутился, понимая некоторую здесь иронию. Выступила сестра Бондаренко, она поэтесса. Потом несколько прочувствованных слов сказал Леня Бородин. Нефедов читал стихи, в которых перечислены качества и достоинства многих писателей, и когда дошел до меня, то в рифму сказал: «Есина читают все». Говорил Юрий Мамлеев. Его речь мне запомнилась, потому что было сказано о тайной ненависти к литературе. Замечательно, в духе вечера, говорил и пел Ножкин. Говорили Глазьев, Рогозин, Шаргунов, юный, привыкший уже точно формулировать. Кто же сказал: «Мне ближе Екатерина, которая прирастила к России Крым, нежели Хрущев, который Крым подарил»? Кажется, Глазунов. Рогозин чуть-чуть прокатился по Путину: «Президент, когда едет в бронированной машине, читает Ключевского, а в Кремле дела идут по-прежнему». Поляков отметил историческое мышление юбиляра в трудные дни: он, дескать, уже тогда привечал всю литературу. Для меня эта мысль была самой интересной, она как-то логично осветила всю деятельность Бондаренко, в искренности которой я порой сомневался. Потом говорил Распутин, тонко, умно иронично, прошелся по Володиному либерализму, подразумевая, конечно, некую его всеядность. Не перелили ли ему некой либеральной крови во время операций и болезней, если он Улицкую принялся считать за великую писательницу? Ну и я напоследок поговорил, кажется неплохо. Когда текст появится в «Днях литературы», перепечатаю.
Банкет состоялся, и очень неплохой, внизу, в ресторане. Меня посадили напротив В.Н. Ганичева. Я все время держу в голове, сколько же писателей участвовало в моем пролете в Общественную палату. И одновременно: слава Богу, что я туда не попал. Судя по Кучерене, заведение это довольно специфическое.
Какие Паша Слободкин устроил разговоры вокруг будущего авторского совета! Вот замечательная энергия и настоящий переговорщик.
Совсем другой характер имеет заметочка с «Народного радио». Кто у нас в институте связан с этим радио? То, что этот текст, его генезис, «завязывался» в Доме Герцена, у меня не вызывает ни малейшего сомнения. В свое время, когда одними из первых во флигеле, выходящем на Тверской, мы открыли, ныне благополучно закрытый, пункт по продаже валюты, с которого институт потом долгое время кормился, родными острословами, или с их слов, точно так же была состряпана в «Вечерней Москве» заметочка, название которой я помню до сих пор: «Менялы в храме словесности». Неймётся! Сегодняшняя, очень опасная для жизни института, инвектива тоже сооружена не без помощи жрецов словесного храма. Дело
