— Если ты ответишь «да», то ослепнешь, а я буду видеть. Ты любишь меня настолько сильно?
— Да, я люблю тебя больше жизни.
Ее ладони прижались к его щекам, большие пальцы прикоснулись к векам. Его окутала тьма, жуткая сокрушающая пустота. Он вскрикнул, и она повела его к берегу. Она помогла ему сесть, и его оледенил страх. Что, что он сделал?!
— Ах, Кормак, так это — небо. Как чудесно! И деревья. Совсем такие, как ты рассказывал. И ты, Кормак, такой красивый, такой сильный. Ты сожалеешь о своем подарке?
— Нет, — солгал он, потому что гордость взяла верх над страхом.
Вновь ее ладони прижались к его щекам, и зрение вернулось к нему. Он схватил ее в объятия, прижал к себе, потому что увидел в ее глазах слезы.
— Почему ты вернула мой подарок? — спросил он.
— Потому что я тоже люблю тебя. И потому что у тебя был такой потерянный, испуганный вид. Никто никогда не делал для меня такого, Кормак. Я никогда этого не забуду.
— Так почему же ты плачешь?
Она не ответила. Только теперь поняла все одиночество мрака.
— Его гнев против тебя очень силен, — сказала Андуина, сидя рядом с Кулейном на солнышке. Миновало два месяца, и в золотистых листьях шуршал прохладный ветер. Каждый день Кулейн по многу часов занимался с Кормаком — они боксировали, боролись, бились на мечах и окованных железом дубинах. Но когда упражнения заканчивались, юноша отворачивался. Его чувства были скрыты маской, серые глаза оставались непроницаемыми.
— Знаю, — ответил воин, прикладывая ладонь козырьком к глазам и следя, как Кормак упрямо бежит к соснам по высокому склону. — И у него есть на то причина. Но ты ему нравишься, он тебе доверяет.
— Мне так кажется, владыка. Но я не в силах рассеять его гнев.
— Я не пробовал с ним говорить, Андуина. Это не поможет ни ему, ни мне. Я впервые увидел его отца на этой горе, и здесь Утер полюбил Лейту, мою Гьен Авур. А теперь их сын… и мир все еще содрогается от войн, зло процветает, хорошие люди умирают. Я сожалею о твоем отце. Успей я раньше…
— Он был старым воином, — сказала она с улыбкой. — Он умер, как хотел бы умереть — с мечом в руке, сражая врагов.
— У него достало смелости отказать Вотану.
— Это была не смелость, владыка. Он хотел получить за меня побольше. Вотан принял алчность за благородство.
— Для незрячей, Андуина, ты мало что упускаешь из виду.
— Ты уйдешь сегодня?
— Да. Я думаю, до моего возвращения тебе ничто угрожать не будет. Сожалею, что хижина так убога.
— Постараюсь как-нибудь вытерпеть, — сказала она и улыбнулась.
— Ты хороший человек, владыка. Так почему ты намерен умереть?
Некоторое время Кулейн молчал.
— Всю мою жизнь, — сказал он наконец, — всю мою долгую, долгую жизнь я мог смотреть на Кулейна с гордостью. Потому что Кулейн никогда не поступал низко. Кулейн был истинным владыкой. Я был бессмертен: Воин Тумана, Владыка Ланса из Ферага. Для греков я был Аполлоном, Доннером для скандинавов. Агрипашем для хеттов. Но на протяжении всех этих нескончаемых веков я ни разу не предал друга, не нарушил слова. А теперь я не тот Кулейн, да и сомневаюсь, был ли я когда-либо им.
— Ты говоришь о королеве?
— Нареченной Утера. Я вырастил ее — вот здесь, где мы находимся сейчас. Она гуляла по этим горам, охотилась, смеялась, пела и радовалась жизни. Я был для нее отцом. Я тогда не знал, что она любила меня. Она была дитя земли, а моей любовью была богиня вечной красоты. Но ведь ты знаешь историю Царицы-Ведьмы и ее деяний. — Кулейн пожал плечами. — Когда битва была выиграна, я не должен был возвращаться. Утер и Лейта считали меня мертвым. Тогда они поженились и были, я верил, счастливы. Но я обнаружил, что ошибался. Он пренебрегал ею, обливал ее грубым презрением. Приближал к себе других женщин, открыто поселял их в своих дворцах, оставляя мою Гьен в отчаянии и на всеобщее посмешище. Я бы убил его, но она запретила. Я пытался ее утешить. Я жалел ее. Любил. На короткий срок я дал ей счастье. Потом они помирились, и наша любовь была предана забвению. Она забеременела от него — и все муки словно остались в прошлом. Но длилось это недолго, слишком сильным оказалось его ожесточение. Он отослал ее в Дубрис — сказал ей, что в ее положении морской воздух очень полезен. И водворил во дворце молодую девушку из племени исениев. Я отправился к Гьен.
Он усмехнулся, потом вздохнул.
— Глупый Кулейн! Это была ловушка. Его люди наблюдали за домом. Они увидели меня и попытались схватить. Я убил троих — а один был моим старым другом. Я увез Гьен в Андериду, а потом мы отправились дальше по побережью, послав весть друзьям в Сикамбрии. Нас должен был встретить корабль, и мы укрылись в древней пещере, где нам ничто не угрожало — даже магия Мэдлина, волшебника Утера.
— Как же они вас нашли?
— У Гьен была любимая боевая собака по кличке Кабаль. Конюший Утера, хромой бригант по имени Прасамаккус, спустил суку с поводка за стенами Дубриса, и она бежала следом за нами до самой пещеры. Гьен так ей обрадовалась! А я ничего не заподозрил, потому что умилялся ее радости и потерял способность думать. Собака ощенилась пятью щенками до того, как Гьен родила Кормака. Горьким и черным был этот день! Младенец появился на свет мертвым, в этом не было сомнений. Но Гьен оставила ему свою цепочку с Сипстрасси, и каким-то образом магия вернула его к жизни. К тому времени погоня настигла нас. Я сразил всех преследователей и отнес Гьен на вершину обрыва. Утер уже находился там. Верхом на своем боевом коне. Он был один, и я хотел его убить, но Гьен вновь меня остановила. Я поглядел вниз на море. Там в бухте стоял сикамбрский корабль. У меня не оставалось выбора: я схватил Гьен в объятия и прыгнул вниз. Я чуть не потерял ее в волнах, но мы все-таки, спаслись. Только дух ее так и не оправился. Предательство Утера и смерть сына слились в ее мыслях в Божью кару, и она отослала меня навсегда.
— Что с ней сталось? — прошептала Андуина.
— Ничего. Она была мертва и все-таки жила. Вступила в общину искательниц Бога в Бельгике и оставалась там тринадцать лет: мыла полы, ухаживала за огородом, стряпала, изучала древние рукописи и искала прощения.
— Она его нашла?
— Как? Во Вселенной нет бога, который карал бы ее. Но она сама презирала себя. И больше не хотела меня видеть. Каждый год я отправлялся в Бельгику, и каждый год привратник шел к ней, возвращался и отсылал меня. Два года назад он сказал мне, что она умерла.
— А ты, владыка? Куда уехал ты?
— В Африку. Я стал Откровением.
— И ты ищешь прощения?
— Нет. Забвения — вот чего ищу я,
Стояла осень. Кулейн сидел напротив молодого воина, очень довольный тем, насколько Кормак преуспел за два месяца. Юноша стал сильнее, его длинные ноги не знали усталости, сколько бы миль он ни пробежал по самым трудным тропам. На его руках и плечах бугрились мышцы, упругие и могучие. Выцветшая красная туника стала ему мала, и теперь он носил рубаху из оленьей кожи и шерстяные штаны, которые Кулейн купил у странствующего торговца.
— Нам надо потолковать, Кормак, — начал Владыка Ланса.
— Разве? Мы же еще не упражнялись с мечами.
— И не будем. После нашего разговора я уйду.
— Избавь меня от этого! — объявил Кормак, вставая.
— Познай своего врага, — негромко сказал Кулейн.
— О чем ты?
