Свистун начертал свой ответ. Настал момент, когда мне надлежало нахмуриться, а Бургхарту удивленно воскликнуть:
— Что он хочет этим сказать?
Надо признать, удивился Бургхарт весьма натурально. Продолжая хмуриться, я написала просьбу об уточнении. Свистун повторил тот же ответ. Я смотрела, как он плавно скользит на четырех ногах, покидая комнату. Занавес уже готов был опуститься над этим актом нашего представления.
Полковник Вебер выступил вперед.
— В чем дело? Почему он ушел?
— Он сказал, что гептаподы покидают нас, — объяснила я. — Не только на этом Зеркале, а все сразу и навсегда.
— Верните его! Спросите, что все это значит.
— Не думаю, чтобы Свистун имел при себе пейджер, — сказала я.
Изображение комнаты исчезло так внезапно, что мне понадобилось какое-то время, дабы осознать, куда глядят мои глаза: это было заднее полотнище палатки, прикрывающей Зеркало, которое стало совсем прозрачным, как обычное стекло. Галдящие у видеоэкрана ученые мужи разом смолкли.
— Что тут происходит, дьявол их всех забери?! — прорычал полковник Вебер.
Гэри подошел к бывшему Зеркалу, поглядел, зашел с обратной стороны и потрогал: я увидела белые овалы его пальцев, соприкоснувшихся со стеклом.
— Полагаю, — заключил он, — мы только что стали свидетелями феномена дистанционной трансмутации.
Я услышала, как кто-то бежит к палатке, бухая тяжелыми ботинками по пересохшей траве. Наконец ввалился запыхавшийся солдат с чересчур большой походной рацией в руках.
— Полковник, вас срочно просит…
Вебер резко вырвал у него рацию.
Я помню, как буду наблюдать за тобой на второй день твоей жизни. Твой отец отправится перекусить в больничный кафетерий, а ты будешь лежать в своей колыбельке, и я склонюсь над тобой.
После родов я буду ощущать себя выжатым лимоном. Ты покажешься мне несоразмерно крошечной в сравнении с той обширной персоной, какой я была во время беременности; могу поклясться, там было достаточно места для куда более крупного и крепко сбитого ребенка. Ручки и ножки у тебя длинные и тонкие, еще лишенные младенческой пухлости, личико красное и сердитое, отекшие веки крепко сомкнуты: гномоподобная фаза, предшествующая херувиму.
Я проведу пальцем по твоему животику, изумляясь сверхъестественной мягкости кожи, и ты вдруг забеспокоишься, перебирая ногами. Я сразу узнаю телодвижение, которое ты проделывала внутри меня много раз; вот, значит, как это выглядит.
Я совершенно уверена, что узнала бы свое дитя посреди целого океана младенцев, даже если бы никогда не видела тебя прежде. Нет, это не она. И не она. Погодите, ну-ка покажите мне вот эту…
Да, это она. Это моя дочь.
После финального «обмена подарками» мы больше никогда не видели гептаподов. В один и тот же миг Зеркала по всему миру сделались прозрачными, а корабли чужаков покинули орбиту. Последующий анализ бывших Зеркал показал, что это всего лишь отлитые из расплавленного кварца пластины, абсолютно инертные. Информация, которую мы получили от гептаподов на последнем сеансе, описывала новый класс сверхпроводящих материалов, однако позднее выяснилось, что она дублирует результаты только что законченного в Японии исследования; ничего такого, что не было уже известно на Земле.
Мы так и не узнали, почему гептаподы отбыли столь поспешно, равно как не узнали, зачем они к нам прилетели. Мое новое сознание не могло снабдить меня этой информацией; для действий гептаподов, вероятно, существовало объяснение и в человеческом контексте, но мы его, к сожалению, не нашли.
Мне хотелось бы лучше постичь их взгляд на мир, чтобы чувствовать так, как они. Тогда, вероятно, я смогла бы полностью погрузиться в необходимость событий, а не бродить до конца своей жизни на мутном мелководье дней. Но этого никогда не случится. Я буду постоянно практиковаться в их языках, как и все прочие лингвисты, работавшие с Зеркалами, но никто из нас не продвинется дальше, чем мы успели при гептаподах.
Работа с ними изменила мою жизнь. Я встретила твоего отца и выучила Гептапод Б, и не будь этих двух событий, я бы ничего не знала о тебе, стоя здесь в патио под лунным светом. Я знаю, что через сколько-то лет после этой ночи я потеряю твоего отца, а потом и тебя. Все, что у меня останется от этого момента, будет язык гептаподов, и поэтому вся я — сплошное внимание и стараюсь запомнить навеки каждую деталь.
Я знаю свое предназначение и выбрала свой путь. Но к чему же я иду — к боли или радости? Минимизация это или максимизация?
Все эти мысли наполняют мой мозг, когда твой отец спрашивает меня: «Ты хочешь ребенка?», а я улыбаюсь и говорю: «Да», и выскальзываю из его объятий. И вот мы чинно беремся за руки и входим в дом, чтобы заняться любовью и произвести на свет тебя.
Эдуард Геворкян
ПОСЛЕДНИЙ БАСТИОН
Любой разговор о состоянии дел в современной научной фантастике вызывает вспышку эмоций. Одни полагают, что всерьез рассуждать о ней не имеет смысла, поскольку НФ повсеместно вытесняется ныне в маргинальные области беллетристики, другие отвергают научность как творческую доминанту, противопоставляя ей художественность, третьи и вовсе уверены, что время истинно научной фантастики истекло, а ныне грядет торжество литературы фэнтезийной, психоделической, экспериментальной… Но так ли это? В состоянии ли мы сейчас определить, в какой фазе развития находится научная фантастика — расцветает, стагнирует или же готовится отойти в лучший мир литературных памятников, дабы найти упокоение где-то рядом с классицизмом или какими-то там одами на восхождение?..
Известно, что лучший способ достойно уйти от прямого ответа — это начать долгое и пространное размышление о категориальной сущности предмета исследования, о его природе… Так вот, о природе фантастического в литературе, искусстве и культуре вообще мы говорить не будем. Если пытливого читателя заинтересует эта проблема, то есть немало интересных публикаций — от капитальной работы Татьяны Чернышевой «Природа фантастики» (1984) до блестящего эссе Евгения Лукина «Взгляд со второй полки» («Если» № 2, 1998).
Нас же больше интересуют «чисто конкретные» вопросы — к чему пришла научная фантастика и есть ли у нее будущее. Причем речь пойдет не обо всей ее истории (корни уходят в замшелую старину), а только с момента ее становления как самостоятельного и самоценного направления в художественной словесности. Следует также учесть, что автор этих тезисов отнюдь не настаивает на их безусловной истинности. Если они станут поводом для размышлений или споров, он будет считать свою цель достигнутой.
Вряд ли кто будет оспаривать тот непреложный факт, что расцвет научной фантастики, ее востребованность вызваны исключительно явлением, которое принято называть научно-технической революцией (НТР). Минувший, XIX век, прошел именно под знаком НТР, хотя ее плоды в разных регионах были восприняты и усвоены весьма своеобразно.
