Камос ответил с нескрываемой гордостью:
— Я убедил бывших стражников, торговцев, перевозчиков, что они сражаются не на той стороне. Они не сразу поверили, но в конце концов сообразили, что с нами быть выгоднее. Наша победа принесет им мир и благоденствие, каких не дождешься от завоевателей гиксосов.
Яххотеп одобрительно кивнула и улыбнулась.
— Ты стал истинным фараоном, Камос!
Благодаря появлению царицы в Кусах свершилось чудо, о котором нельзя было и мечтать: разношерстная толпа вдруг сплотилась, разрозненные отряды слились в единую армию. Одного ее присутствия оказалось достаточно, чтобы страх исчез. Его вытеснила безумная надежда навсегда освободиться от власти тьмы.
В тот день все напряженно ждали, какое решение вынесет военный совет. Большинство молчало, но некоторые переговаривались потихоньку, мол, хорошо бы получше укрепить Кусы, северную границу независимого фиванского нома, прежде чем завоевывать Дельту. Так гораздо разумнее.
— Я пообещал освободить Гермополь, — напомнил присутствующим фараон. — Мы не дадим гиксосам взимать дань со всех купцов и путников!
— К тому же в храме Гермополя хранится сосуд прорицания, — поддержала сына Яххотеп. — Определяя благоприятные и неблагоприятные дни, мы не будем ошибаться и избавим многих от напрасной гибели.
— Завтра же выступаем, — решил Камос.
Однако градоправитель Эмхеб, рассудительный и невозмутимый, счел своим долгом напомнить юному правителю о нынешнем состоянии армии и более насущных делах.
— Государь, сейчас Гермополя нам не взять.
— С чего ты так решил?
— Мы долго отстаивали Кусы и успели многое разузнать о противнике. Наши разведчики с риском для жизни осматривали позиции гиксосов. К ним поступает пополнение и провиант из столицы шестнадцатого нома Верхнего Египта, где правит ставленник гиксосов Тита, сын Пепи.
— Разве это крепость, подобная Гебелену? — спросила Яххотеп.
— Нет, царица. Но город основательно укреплен, и пока что нашему войску не под силу взять его штурмом.
— Этот Тита продался Апопи? — осведомился фараон.
— Увы, государь. Он раньше был простым перевозчиком и разбогател лишь потому, что помогал захватчикам. Тита доносил на недовольных и непокорных, вот его и назначили градоправителем. Он всем обязан гиксосам и, разумеется, всецело на их стороне.
— Подлый предатель и трус! — возмутился Камос.
Эмхеб сокрушенно вздохнул:
— Большинство северных номархов подобны ему. Уверены, что Апопи непобедим, а нам и Кусы не удержать. Тебе не обратить их на свою сторону.
— Значит, придется их истребить!
— Я как никто хотел бы передавить этих мерзавцев. Тем не менее они процветают под защитой гиксосов.
— И что же ты предлагаешь?
— Позаботиться, чтобы Кусы стали неприступными. Построить как можно больше укреплений. Защитить город с Нила цепью барж.
— По твоему мнению, нам не удастся вновь объединить Египет? — в голосе Яххотеп слышалось недовольство.
— Удастся, царица. Но нужно посмотреть правде в глаза. В Эдфу, Фивах и Кусах мы трезво оценивали свои силы, и удача не оставляла нас. Если мы выступим раньше времени, нас ждет поражение.
Даже хранитель печати Неши, вечный враг осмотрительной робости, не мог не согласиться с доводами Эмхеба. Никто не назвал бы градоправителя трусом. Это он с малочисленным войском день за днем отстаивал Кусы и в конце концов отстоял.
Целых шесть дней маленький Яхмос метался в жару и бреду.
Целых шесть дней умолял погибшего отца и уехавшую мать не оставлять его одного на съедение страшным духам тьмы.
Дворцовый лекарь считал, что мальчика не спасти, и не брался лечить его. Одна только Тетишери не отходила от постели больного ни днем ни ночью. Всеми городскими делами ведал управитель царского дома Карис. Изредка приходя в сознание, Яхмос плакал, боясь, что стал очень слабым и не сможет удержать ни копья, ни лука. Бабушка утешала его и читала мудрые наставления Имхотепа, богоравного зодчего, воздвигшего первую пирамиду из камня, пирамиду Джосера в Саккаре, близ Мемфиса, ныне захваченного гиксосами.
Дважды в эти дни наступал момент, когда дыхание мальчика пресекалось и казалось, что он вот-вот умрет. Лишь неколебимо твердая и преданная Тетишери не дала ему погрузиться во тьму. Она удержала его, поделилась с ним своей силой, ни разу не поддалась отчаянию и страху.
Ее вера и любовь, а также сваренное ею чудодейственное лекарство вернули Яхмоса к жизни.
На седьмой день он встал с постели и впервые за долгое время позавтракал с отменным аппетитом на террасе дворца, а на него смотрела со слезами счастливая, едва живая от усталости бабушка.
41
Сирийцы сравнивали Титу, сына Пепи, с медведем, они-то знали коварство и свирепость этого зверя. У градоправителя была огромная голова, крупный широкий нос, похожий на медвежью морду, нависшие косматые брови. Всех вокруг он держал в постоянном страхе, не прощая ни малейшего промаха. От гиксосов он перенял убеждение, что власть можно поддержать лишь жестокостью и насилием.
Раз в месяц Тита собственноручно казнил кого-нибудь из случайно подвернувшихся под руку горожан перед изображением правителя Апопи, как бы принося ему жертву. Все жители города вынуждены были присутствовать на ужасной церемонии, что неизменно заканчивалась пением гимна, прославляющего великого владыку гиксосов.
Медведь с удовольствием хозяйничал в Неферуси, столице пятнадцатого нома. Ничто так не радовало его, как сознание полной вседозволенности и безнаказанности. В благодарность за преданность Апопи дозволил ему возвести вокруг города стены. С ними Неферуси обрел величие и красоту.
Величавой красотой обладала и супруга градоначальника, синеокая Анат, родом из Сирии. Пылкая и нетерпеливая, она противоречила мужу всегда и во всем, оспаривала каждое его решение, постоянно упрекала в тупости и подлости. На ее счастье, Тита, сын Пепи, обычно не терпевший ничьих возражений, слушал ее снисходительно. Все их ссоры и споры заканчивались примирением в постели. Неслучайно украшением дворца градоправителя была роскошная просторная кровать из явора.
В тот день Тита проснулся в прекрасном расположении духа. Ему предстояло на глазах у испуганных горожан казнить мальчика, обвиненного в государственной измене. А потом насладиться пением юных прекрасных дев, что исполнят воинственную песнь его собственного сочинения. Медведь посвятил ее несравненному богоравному владыке Апопи, и лишь мерзавка Анат осмеливалась смеяться над ней, называя дурацкой бессмыслицей.
— Ты все еще наряжаешься? — спросила молодая сирийка с удивлением и сарказмом.
— Я должен выглядеть достойно, дорогая. Пусть каждое мое появление перед народом вселяет в души благоговение и трепет.
— Так это гнусная потребность внушать всем страх и отвращение толкает тебя на убийство ни в чем неповинного ребенка?
— Внушить им страх необходимо. Стоит проявить хоть каплю слюнявого милосердия, смута мигом
