пороков, они жили в доброй семейной обстановке и в довольстве, добытом исключительно своим трудом. Их обвинили в игре на бирже и, так как Шарль в качестве уполномоченного фирмы «Тренкар и К°» вел там дела своего торгового дома, а Дютэйль тоже вел там дела от имени герцога, то этого было достаточно, чтобы предъявить им обвинение в том, что они не проводили по исправленным книгам в продолжение десяти лет ни одной из крупных операций, сделанных Шарлем для торгового дома, а Дютэйлем — от имени герцога как одного из клиентов банка, — и игра была выиграна! Отсутствие всяких следов в книгах об операциях указывало, что последние были сделаны обоими молодыми людьми на их личный счет… и они погибли.
Однако, как я тебе уже говорил, все это прошло не так гладко. Эксперт из Французского банка, приглашенный сверить книги, констатировав в них подлог и неправильности, заявил, что по чести и по совести он должен сказать, что простой осмотр книг, судя по чернилам и почерку, каким делались в них записи, внушает ему сильное подозрение в подлинности этих документов, что они производят впечатление, будто все это сфабриковано совсем недавно. Несмотря на злобу, которой он имел основание опасаться, этот честный человек твердо держался раз высказанного мнения.
Впрочем, обвинение так и не было обеспечено; сотни раз видели, как Шарль, бывавший на бирже со своим патроном, производил самые грандиозные операции на глазах и с одобрения последнего. Но во что бы то ни стало обвинения нужно было добиться, и это было достигнуто тем, что передали все дело в другую сессию суда, где был соответственно подобран состав суда присяжных. Когда читали приговор, присуждавший несчастных молодых людей к двадцатилетней каторге, в зале суда поднялся целый скандал. Судьи и присяжные были освистаны, а известный банкир Р., присутствующий на этом процессе, написал на другой день осужденным письмо, которое он сообщил во все газеты, так что его могла читать вся Франция. «Милостивые государи! — писал он. — Я следил за вашим процессом с вниманием, которого он заслуживает. Помните, что когда вам удастся уйти из Кайенны при поддержке всех честных людей, в вашем распоряжении всегда два места главных кассиров — без всяких залогов — в наших банках в Лондоне и Вене. В ожидании имею честь уведомить вас, что мною будет выдан чек на какую бы то ни было сумму при первом вашем требовании в зачет жалованья, так как я считаю вас, начиная с сегодняшнего дня, состоящими у нас на службе и пользующимися неограниченным отпуском, с сохранением полного содержания».
Можешь судить о том впечатлении, какое произвело подобное письмо, написанное одним из величайших финансистов нашего времени. Теперь ты догадываешься, кто имел такое, несколько странное, мужество быть председателем суда в этом весьма печальном деле?
— Признаюсь…
— Де Марсэ.
— Это невозможно!
— Да, я тоже, как и ты, говорил, что это невозможно, тем не менее это так. Но этого еще мало; когда присяжные, и в новом составе поколебленные непоследовательностью обвинения и многочисленными доказательствами в пользу невиновности обвиняемых, пребывали в нерешительности относительно того мнения, которое они должны были высказать, де Марсэ в дьявольски ловко составленной речи, когда прения сторон уже закончились и защита не имела возможности более отвечать, разобрал один за другим все доводы в пользу обвинения и прямо-таки силой заставил вынести обвинительный вердикт по двум вопросам — о подделке коммерческих документов и затем о воровстве.
Теперь ты уже знаешь, кто был старшиной присяжных в этом ужасном деле! Это был Пети-Ледрю, нотариус герцога де Жерси…
— Тот самый, который был зарезан в эту ночь?
— Да, тот, который уплатил в эту ночь свой старый долг!
— Ты сказал: уплатил долг?
— Как, ты не понимаешь?
— Признаюсь, нет!
— Так вот, прими во внимание эти странные совпадения и объясни их себе, если сможешь. Фроле, о котором я тебе еще не говорил, велел арестовать Шарля и Эрнеста Дютэйля по жалобе Тренкара, хотя хорошо знал об их невиновности и мог бы дать им возможность скрыться; сегодня ночью он убит при помощи кинжала, на клинке которого выгравировано слово «вендетта», то есть месть; это — раз… Тренкар — главный виновник их судебного преследования — и он погиб в эту ночь точно таким же образом; на кинжале то же слово «вендетта»; это — два!.. Нотариус Пети-Ледрю, склонивший колеблющихся присяжных в пользу обвинения, — и он подвергся той же участи, все с помощью того же кинжала, опять с тем же словом «вендетта»; это — три!..
Де Марсэ два раза председательствует в суде, выказывает возмутительное пристрастие, хотя никто так не был убежден в невиновности молодых людей, как он, и если ему удалось пока избежать удара такого же кинжала, то, может быть, только потому, что ему предоставили выбор или убить Фроле, или быть самому четвертой жертвой; и у него исчез сын при таких обстоятельствах, что, можно думать, он его никогда больше не увидит. Но, как я уже говорил тебе, это еще не все; я боюсь, как бы очередь не дошла до присяжных и всех, кто был замешан в этом несчастном деле! Но кому принадлежит эта карающая рука? Кто указывает ей жертвы? Это дело нашей чести, Гертлю, открыть ее, и я ужасно боюсь, что в один прекрасный день мы окажемся лицом к лицу с моим братом и Эрнестом Дютэйлем. И тогда что нам делать, мой старый друг? Нам, представителям общественного правосудия, хотя и одностороннего и всегда готового склониться перед сильными мира сего… когда мы столкнемся с судом совести, представители которого потребуют в свою очередь ответа за свой позор у тех негодяев, которые уничтожили их благосостояние, семью и честное имя? Ведь я тебе забыл сказать об ужасных последствиях приговора суда. Мой отец и мать умерли с горя…
Здесь голос Люса дрогнул, и громкие рыдания показали Гертлю, до какой степени сильны были страдания этого сурового полицейского при воспоминании об этих печальных событиях.
После некоторого перерыва Люс продолжал:
— Бедный Шарль! Мы так любили его… однако, как ни тяжело вспоминать прошедшее, нужно, чтобы ты знал все, мой старый друг, и мог поддержать меня, что-то посоветовать, ибо я сам в эти несколько часов вижу все время лишь одно — месть, вендетта! вендетта!.. Это слово огненными буквами сверкает перед моими глазами, и я двадцать раз готов был уйти из префектуры и сделаться разбойником, чтобы мстить за своих родных. Знаешь ли ты, что после отъезда моего бедного брата в Кайенну, Фанни, его жену, уже никто больше не видел? Что сталось с ней и ее маленькой Шарлоттой, дочерью, которой тогда было лет шесть- семь?.. Она осталась без всяких средств, так как правосудие отняло у нее все, что она имела, — маленький капитал, — для того чтобы выплатить судебные издержки и вернуть деньги потерпевшему, как того требовал приговор над ее мужем…
Она была чересчур честна, чтобы пасть, и не могла просить милостыню. Боже мой, Боже мой! Что-то с ней сталось? Может быть, она в смерти искала покоя и забвения!
— Все это ужасно, — сказал бравый Гертлю, которого с некоторых пор одолевали слезы, — но вы мне еще не сказали, что же стало с вашим братом и Дютэйлем!
— Почему ты не говоришь мне, как прежде, «ты»? Мое новое назначение ничего ведь не изменило в моих чувствах… Я не могу ответить на твой вопрос, ведь я и сам не знаю, что с ними стало. Когда я кончил читать письма, которые принес матрос, и убедился в невиновности обоих несчастных, то понял: для того чтобы быть им полезным, нельзя допустить, чтобы кто-нибудь мог подозревать в Кайенне о той связи, что существовала между нами. Я написал длинное письмо, имевшее двойной смысл, которое, я знал, будет правильно понято Шарлем, и отдал его тому же самому славному матросу, который взялся передать его по назначению. А на другой день я сказался больным, чтобы не принимать партии, так как первое свидание на глазах посторонних было бы чересчур тяжело.
Не стоит рассказывать тебе про нашу жизнь в Кайенне: время идет, и нам нужно принять решение еще до наступления дня. Де Вержен ждет нас, и мы не можем больше откладывать это свидание с ним. Я остановлюсь только на одном интересном для тебя обстоятельстве — на бегстве Шарля и его шурина.
— Как! Им удалось бежать?
— Менее чем через год после их приезда в Кайенну, благодаря покровителю-банкиру, который поклялся освободить их от ужасной жизни в остроге, им удалось вступить в сношения со всем персоналом,
