— Поезжай, куда ты говорил, и осмотри. Возьми мои легкие сани и собак… Ты, разумеется, возьмешь с собой и своего товарища?
— Да, господин мой.
— Прекрасно. Когда вернешься, расскажи мне обо всем подробно.
Несколько минут спустя легкие санки герцога Норландского, запряженные шестью лапландскими собаками, стояли совсем готовые у дверей палатки, в которой жили Густапс и Йорник.
Там их можно было хорошо разглядеть обоих. Йорник был обыкновенный эскимос — с темно-бурой кожей, низким лбом, приплюснутым носом и узкими глазами, но его товарищ… Его товарищ натирал себе в это время лицо медвежьим салом для предохранения от мороза и снял с рук перчатки. Руки у него были белые, той белизны, которой отличается кожа рыжих людей. Лица его разглядеть было нельзя, так как он натирал себе щеки, не снимая с головы капюшона.
— Ну, теперь можно ехать, — объявил Густапс, окончив свой туалет.
— Тише, тише! — предостерег его Йорник. — Разве можно так рисковать.
— Кто же нас может услышать? — возразил с усмешкой «немой» Густапс. — Какой ты, однако, трус!
— Вы вот все не верите мне! — продолжал Йорник. — А между тем за нами постоянно следит тот человек, которого вы называете Гуттором… ну, одним словом, этот богатырь… Я и сейчас не уверен в том, что он не прокрался сюда, в палатку и не подслушивает за нами…
Густапс сделал жест нетерпения: палатка была так тесна, что в ней не мог спрятаться такой великан, как Гуттор.
— Твои глупые опасения просто смешны, — проговорил «немой». — Замолчи, пожалуйста, и поедем.
Йорник не стал больше разговаривать. Оба эскимоса вышли из палатки, сели в сани и с быстротой стрелы понеслись по снежной равнине.
Едва успели сани отъехать, как из-за палатки поднялась какая-то громадная фигура, лежавшая до того времени на голой мерзлой земле. Этот человек с трудом двигался; все члены его были парализованы от холода. Он сел, но встать на ноги не мог, чувствуя, что замерзает.
То был Гуттор. Он прокрался к палатке бандитов, лег на снег и пролежал там все время, пока злодеи разговаривали. Он слышал весь их разговор. Мало того: большой парусной иглой он проколол в палатке отверстие и, приложившись глазом, имел возможность внимательно разглядеть их.
После долгих усилий он встал наконец на ноги, но не мог ступить ни шагу: холод одолевал богатыря. Он начал кричать, звать на помощь, но страшная буря заглушала его голос.
Палатка бандитов стояла всего шагах в пятнадцати от общего лагеря, но в такую бурю, какая свирепствовала теперь, даже и это расстояние было слишком велико для человеческого голоса.
— О, Боже мой! — стонал несчастный. — Неужели я умру, не дав никому знать об опасности?.. Это ужасно. Я этого не хочу, не хочу, не хочу!..
Он напрягал всю силу своих легких, кричал, звал. Нет, никто его не слышал. Сквозь метель ничего не видно; ветер ревел так, что Гуттор даже сам почти не слышал собственного своего крика.
Несчастный опять присел на снег, не будучи в состоянии стоять. Метель заносила его. Не имея надежды, что его услышат, он даже перестал кричать. Две слезы выкатились из его глаз и замерзли. Он лег на землю, чувствуя, что засыпает, и бессознательно хватаясь за что-то рукой.
В это время дверь станции распахнулась, и раздался чей-то встревоженный голос:
— Гуттор!.. Гуттор!..
Но Гуттор не откликнулся.
XII
— ДОКТОР, ОН УМЕР? — СПРОСИЛИ В ОДИН голос Фредерик и Эдмунд у доктора Леблона, который наклонился над бесчувственным телом богатыря и внимательно его выслушивал. Старый Грундвиг рыдал, стоя на коленях у постели.
Доктор не ответил, продолжая слушать. Фредерик Бьёрн повторил вопрос.
— Боюсь, что да, — отвечал наконец доктор. — Пульс не прощупывается, сердце неподвижно; приставленное к губам зеркало не запотело. Впрочем…
— Что «впрочем»?.. О, ради Бога, не томите нас…
— Еще не вся надежда потеряна. Состояние его очень похоже на смерть, но органы могут функционировать иногда так слабо, что их деятельность остается незаметной. Во всяком случае, времени терять нельзя.
— Говорите скорее, что нужно делать?
— Пока нужно тереть тело снегом, как можно сильнее, а после мы увидим.
Грундвиг быстро вскочил на ноги и выбежал вон. За ним бросились еще человек десять норландцев. Притащив снегу, они начали растирать им богатыря так усердно, что через несколько минут от его тела пошел густой пар.
— Хороший признак!.. Очень хороший!.. — проговорил доктор, потирая руки, и приготовил укрепляющее лекарство для приема внутрь.
— Растирайте, растирайте хорошенько! — говорил он матросам.
Сняв верхнее платье и засучив рукава, доктор и сам стал тереть те части тела Гуттора, пробуждение которых к жизни было особенно важно.
Через несколько минут он достал серебряную трубочку и попробовал вставить ее в рот богатыря, но челюсти были сжаты так крепко, что не было никакой возможности их разжать.
Тогда доктор взял ножичек и, просунув его лезвие между зубами Гуттора, раздвинул их и вставил трубочку, через которую и начал вдувать в грудь гиганта воздух, сперва понемногу, потом все больше и больше.
Зрители стояли неподвижно, затаив дыхание. На бесстрастном лице доктора ничего нельзя было прочесть.
Прошло с четверть часа; за этот короткий промежуток времени бедный Грундвиг успел постареть на десять лет. Доктор передал трубку Фредерику Бьёрну, прося его делать то же, что перед тем делал он, а сам снова принялся выслушивать Гуттора. Первое время на лице Леблона отражалась надежда, но потом он вдруг сильно побледнел.
— Почти нет никакой надежды, — объявил он, поднимая голову. — Я испробую последнее средство.
Он взял стакан, положил в него кусок ваты, пропитанной спиртом, и приставил эту банку к левой стороне груди богатыря. Банка подействовала, на груди вздулся огромный желвак. Три раза повторил доктор эту операцию над левой стороной груди, потом над правой, после чего влил больному в рот ложку приготовленного питья и сказал:
— Если через несколько минут не обнаружится признаков жизни, это будет значить, что смерть сделала свое дело.
Только он это проговорил, как на щеках Гуттора показался слабый румянец.
— Слава Богу! — вскричал доктор. — Он приходит в себя.
Все присутствующие вскрикнули от радости, как один человек. Доброго богатыря одинаково любили и белые, и эскимосы.
Доктор надрезал ланцетом все шесть опухолей. Из них полилась кровь, несомненно доказывая, что больной жив. Затем молодой человек сделал кровопускание из руки и, выпустив полстакана крови, остановил ее. На руку наложили повязку. Гуттор слабо вздохнул и открыл глаза, но сейчас же закрыл их опять. Доктор велел завернуть богатыря в одеяла и дал ему ложку горячего вина. Гуттор выпил его сам и знаком попросил еще. Доктор исполнил его желание.
