ногам!
Удовлетворившись этим объяснением, Иванович стал молча спускаться в подземелье. Дойдя до конца лестницы, они остановились. Здесь стоял длинный ящик, вмещавший в себе адскую машину. Холлоуэй и Кузьма взяли его и понесли за Ивановичем, которому эти подземелья, по-видимому, были хорошо знакомы. Они спустились еще ниже, в просторный погреб, черное отверстие которого зияло перед ними словно раскрытая пасть. Некогда это отверстие в глубине погреба было замаскировано громадной каменной глыбой, подобной тем, из каких состояли стены этого погреба. Камень этот, очевидно, вращался на могучем шарнире, но с течением времени железо заржавело, и теперь камень беспомощно лежал на земле, загромождая собой проход в бесконечно длинную подземную галерею, служившую некогда убежищем монахам в грозную пору татарских набегов.
Едва только все трое ступили под сырые своды галереи, как какая-то четвертая фигура, отделившись от стены, стала, крадучись, следовать за ними, все время держась в тени. Вслед за ней показалась и другая фигура.
Иванович со своими пособниками пробыл около часа в подземелье, и, когда они вышли оттуда, его лицо дышало свирепой радостью…
Затем, прежде чем расстаться, полковник обратился к своему приятелю:
— Итак, решено: при первой же тревоге мы поспешим в подземелье, чтобы обмануть наших врагов, которые, конечно, кинутся за нами. Кузьма сначала будет противиться их угрозам и якобы только для того, чтобы спасти свою жизнь, укажет им, где мы схоронились! В тот момент, когда эти простофили ворвутся в погреб, где подземные ходы расходятся в разные стороны, мы, воспользовавшись их замешательством относительно направления, по которому им следует идти, соединим провода адской машины и уничтожим их всех разом… Опасно ли будет для нас с вами произвести этот взрыв?
— Не беспокойтесь, любезный мой Иванович, — сказал янки, — в этом отношении вы можете совершенно не сомневаться! Мой снаряд обратит в пыль все, что будет находиться в радиусе не более двадцати пяти метров! Как вам известно, установив снаряд, я провел от него провода на сто метров, а на таком расстоянии нам не грозит никакая опасность… Не падайте духом, мой друг! Куда девалась ваша неукротимая энергия, которая так восхищала меня раньше?!
— Признаться, Холлоуэй, я положительно не могу совладать с какими-то мрачными предчувствиями, которые осаждают меня! Мы здесь одни, а между тем сотни людей должны были собраться сюда по моему зову; что это значит, я не знаю, но что-то говорит мне, что какая-то сила, неведомая мне, становится на пути всех моих планов. Ни одного из моих приверженцев нет здесь… Черни-Чаг не подает признаков жизни, тогда как он должен был осведомлять меня обо всем, что происходит вокруг нас. А Хашим-Баши, который должен был прибыть на место раньше нас, где он? Его тоже нигде нет! Вы видите, что мои страхи не напрасны… А это безлюдье кругом, эта торжественная, мертвая тишина среди развалин! Она давит меня…
— Все это плод воображения: у вас расходились нервы, и больше ничего! Допустим даже, что все наши планы рухнут, что все принятые нами меры ни к чему не приведут, однако я в любом случае ручаюсь, что снаряд-то не подведет нас и наши противники найдут себе могилу под развалинами монастыря!
— Хотелось бы, чтобы это было так, но мне не верится: что-то томит и гложет меня!
После этого приятели расстались, чтобы немного уснуть до утра. Только Кузьма остался на страже.
Между тем в это самое время две какие-то тени беззвучно выскользнули из пещерной церковки и понеслись по степи.
Эта ночь прошла мучительно для Ивановича; он как будто чувствовал, что возмездие приближается, и что ничто не в силах отвратить страшного наказания за все его бесчисленные злодеяния. Подобно приговоренным к смерти, которых почти всегда приходится будить, когда наступает роковой момент, Иванович под утро забылся тяжелым сном, еще более мучительным, чем бессонница. По временам неясные звуки и стоны вырывались из его уст; он простирал вперед руки, как бы отгоняя от себя страшные видения — длинные вереницы загубленных им людей…
Проснулся он, едва дыша, весь в холодном поту…
Рано утром к нему вбежал Кузьма с радостной вестью, что видны Черные Всадники; через полчаса они должны быть в монастыре!
— А! — радостно воскликнул Иванович. — Значит, мы спасены!.. И вместе с Холлоуэем, поспешил на полуобрушившуюся стену, чтобы насладиться отрадным зрелищем приближения своих союзников.
Но здесь им представилась странная картина. Перед ними верст на десять простиралось громадное пространство степи, и по этой зеленой равнине стройно двигался отряд всадников, в которых по черным покрывалам, окутывавшим их головы, нетрудно было признать Черных Всадников. Отряд двигался довольно быстро по направлению к монастырю, но был еще довольно далеко. А на расстоянии какой-нибудь версты от них мчался во всю мочь табунщик, за которым гнались двое Черных Всадников, стараясь отрезать ему путь.
— Ведь это посланный от Черни-Чага, — сказал Кузьма вглядываясь в табунщика. — Я его признаю… И коня также…
— Но с чего бы Черным Всадникам гнаться за ним? Неужели это какое-нибудь недоразумение?
Всецело поглощенные тем, что происходило у них на глазах, находившиеся на стене монастыря не имели даже времени основательно обсудить интересовавший их вопрос. Табунщик быстро уходил от своих преследователей, и вскоре стало ясно, что Черным Всадникам не нагнать его. Тогда, убедившись в бесполезности своих усилий, они прекратили погоню и вернулись к остальному отряду.
Между тем табунщик, словно ураган, ворвался в монастырскую ограду и вручил Ивановичу конверт, который он держал в зубах на протяжении всей погони, вероятно, чтобы в случае, если его настигнут, успеть проглотить его.
Иванович развернул записку и вдруг страшно побледнел.
Черни-Чаг писал ему.
Князь Свечин и граф, очевидно, предупрежденные кем-то, не захотели переночевать у меня и, пробыв самое короткое время, направились в лагерь Черных Всадников. Хашим-Баши — изменник и предатель… Бегите!
— Бежать! — с негодованием воскликнул Холлоуэй. — Нет! Смерть изменникам и горе вам, Иванович, если вы думаете, что эти люди оставят вас в покое!.. Ведь это борьба не на жизнь, а на смерть!
Иванович колебался.
Холлоуэй с презрительной усмешкой наблюдал за своим сообщником: ему хотелось выяснить, будет ли Иванович настолько подл, чтобы покинуть его здесь одного.
Между тем Черные Всадники неслись теперь уже во весь опор, и через пять минут бежать было бы уже поздно.
Бледный, как смерть, не произнося ни слова, Иванович, не глядя на своего сотоварища, направился к лошади табунщика, внутренне сознавая всю низость своего поступка.
Но Холлоуэй предупредил его: одним прыжком он очутился подле благородного животного и, приставив дуло пистолета к его уху, одним выстрелом уложил скакуна на месте, а затем, наведя пистолет на ошеломленного Ивановича, презрительно проговорил:
— Ни слова, ни движения, или вы мертвы! А, так вы хотели оставить меня одного! Я положительно не знаю, что меня удерживает поступить с вами точно так же, как с этим неповинным животным; это было бы прекрасным средством примирения с теми, кто теперь идет на нас. Но не бойтесь, я не способен на подобную подлость… Еще несколько минут — и Черные Всадники будут здесь. Идемте, я вам покажу, как следует отстаивать свою жизнь, а в случае надобности уметь умереть.
