Ледяная кровь. Полное затмение

— Что же такое творится? Мою даму отдали под суд инквизиции, обвинили и вываляли в грязи на основании заявлений ее родной дочери, эмиссары погибли, Папу убили, сестер отравили, эту библиотеку, этот...

Клеман вовремя остановился. Но молодая женщина продолжила вместо него:

— .. .этот дневник рыцаря-госпитальера? Его украли, когда полыхал пожар, несомненно, устроенный намеренно. И еще два произведения исчезли, — добавила Эскив, теперь не сомневавшаяся в искренности подростка. — Элевсия ввела строгое затворничество, запретив выходить без веской

причины. К тому же всех, кто выходит, тщательно обыскивают, равно как их поклажу и повозки.

— Будем надеяться, что украденные произведения по-преж-нему находятся на территории аббатства.

— Да, будем надеяться.

— При всем моем уважении, кто вы, мадам? Как вы сюда попали?

— Мое имя ничего тебе не скажет. Допустим... Друг, несомненный друг. А дверь я открыла самым обычным способом: при помощи переданного мне дубликата ключа.

— Но кто передал вам его? — осмелился спросить Клеман.

— Не знаю.

Клеман ничуть не усомнился, что она сказала правду.

— Вы пришли сюда раньше, чем я. Но почему? И почему вы прятались?

Прелестные губы в форме сердечка расплылись в слабой улыбке.

— Мне было необходимо срочно провести инвентаризацию. Убедиться до приезда новой аббатисы, что в библиотеке не осталось никаких... опасных манускриптов. Потом пришла Аннелета, и мне пришлось спрятаться. Через час появился ты. Мне захотелось узнать, что ты ищешь.

— Трактат Валломброзо, — откровенно ответил Клеман.

— Хм... Я так и думала. Это одна из трех украденных книг.

— Мадам, умоляю, объясните мне, что происходит?

— Еще слишком рано, Клеман. Тем более что мне известна лишь часть этой истории.

— Моя дама находилась в серьезной опасности...

— Нет, прошедшее время здесь не подходит. Она и сейчас в опасности. Очень грозной.

— Но кто ей угрожает? Помогите мне, чтобы я смог защитить ее.

Улыбка молодой женщины стала лучезарной. Она прошептала:

— Знаешь ли, я верю, что ты сумеешь защитить свою даму! — Вновь нахмурившись, Эскив продолжала: — Кто? Другие. Они такие многоликие, такие изменчивые. Послушай меня внимательно, юноша. Ты можешь довериться лишь немногим. В том числе и этому рыцарю-госпитальеру, Франческо де Леоне. Потом мне.

— А монсеньору д’Отону?

— Он не совсем из наших... друзей. Впрочем, он имеет блестящую репутацию и вряд ли способен скрывать бесчестье.

Эскив посмотрела на узкие горизонтальные бойницы и сказала:

— Приближается время полуденной мессы. Они все будут заняты своими молитвами. Тебе надо уходить.

Клеман согласно кивнул. Эскив продолжила:

— Клеман... Я еще не уверена, кто из монахинь является отравительницей, но я приближаюсь к разгадке. Остерегайся всего и всех.

При этих словах подросток почувствовал, как на него нахлынула волна ледяного холода.

— Последнее предостережение. Новая аббатиса, которая, как я чувствую, не замедлит приехать в Клэре, не будет нашей союзницей, наоборот. Не приходи больше в аббатство.

День клонился к закату, когда расстроенный и усталый Клеман вернулся в мануарий. Он сразу же бросился в большой общий зал, чтобы рассказать о неожиданной встрече своей госпоже. Аньес стояла недалеко от огромного камина, в котором пылал недавно разожженный огонь. За столом сидел мужчина и медленно доедал ломоть хлеба, смазанный салом. Он был одет в браки²⁸, заправленные в походные сапоги, вышедший из моды длинный жилет, на который он, вероятно, накидывал шерстяной упленд², подбитый изношенным кроличьим мехом, лежавший вместе с фетровой шапкой на сундуке. Когда незнакомец взглянул на Клемана, подросток сразу понял, что тот не был ремесленником или бродячим торговцем, как это можно было судить по его одежде. В этом случае Аньес все равно накормила и напоила бы его, но только на кухне. Но, что самое странное, у Клемана возникло сбивающее с толку ощущение, будто он знает этого человека, хотя и не встречался с ним.

— Рыцарь де Леоне удостоил нас своим неожиданным и... не совсем обычным визитом, — объяснила Аньес спокойным тоном.

Значит, это был он. Клеману захотелось броситься к этому прекрасному рыцарю и упасть перед ним на колени в знак бесконечной благодарности за то, что тот без колебаний отнял жизнь у подлеца Флорена, чтобы спасти Аньес. Но пристальный взгляд темно-синих глаз разубедил его в этом. Это был бездонный, искушающий и вместе с тем успокаивающий взгляд.

— Вы подкрепились, мсье? — спросила Аньес.

— Я наелся досыта, мадам, и очень вам благодарен за это.

— Клеман — мой наперсник. Он может слушать все, что касается меня. Внешние приличия соблюдены, христианское милосердие проявлено, и теперь я вновь спрашиваю вас, рыцарь: почему вы проникли в мой дом? — мягко продолжила Аньес.

«Проник»? Что Аньес имеет в виду? Клеман почувствовал, что сейчас не время вмешиваться.

Леоне склонил голову и, тщательно собрав крошки, положил их в рот, как человек, знававший, что такое голод.

— Признаюсь вам: я ищу вещь, которую у меня украли, по всей видимости, без преступных намерений.

— Но как можно украсть без преступных намерений?

— Можно, если не сознавать, что делаешь.

— Ия приютила в своем доме вора?

— Да. Но вора, который не слишком-то и виновен.

— О какой вещи идет речь?

Клеман с трудом понимал, что происходит. Он мог бы поклясться своей жизнью, что сейчас случится нечто ужасное. Но разговор внезапно утратил свою напряженность. Оба собеседника прониклись спокойствием.

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Прошу вас, рыцарь, — настаивала Аньес, ничуть не нервничая. — У меня такое чувство, что все это... не случайно. Боже, я ищу слова, чтобы выразить свои мысли, но не нахожу их. У меня... сложилось убеждение, что сплелась паутина, связавшая наши жизни, жизни множества других людей, в частности жизнь моей дочери, моего сводного брата, инквизицию... И все это уходит своими корнями так далеко, что я теряю след.

В ответ Леоне тяжело вздохнул. Но Аньес не могла сказать, был ли вызван его вздох растерянностью или чувством облегчения.

В памяти Клемана возникла невинная или почти невинная сцена.

Высокий пюпитр, за которым надо писать стоя. Перо, лежащее рядом с чернильницей в форме рожка. И ни одного клочка бумаги, чтобы перенести некоторые записи, сделанные в дневнике. Бумага была роскошью, и ее заботливо хранили в закрытых кабинетах. Две последних страницы толстого тома. Чистые. Затем он тщательно уничтожил следы своего труда, оттерев перо и пальцы подолом рубашки, смоченным слюной.

Дрожащим голосом подросток признался:

— Речь идет о листке бумаги, мадам. Листке, о котором я вам говорил, том самом, что я вырвал из дневника рыцаря Эсташа де Риу. Так, значит, мсье, это вы соредактор этих записей?

-Да.