опять сказала, что плачет от радости. Наконец она уснула, и я накрыл ее сверху кувшинки листом.
Утром мне надо было на работу, но я так пригрелся, что не хотел даже вылезать. Вначале мы плыли в полном тумане, и я не знал, где мы и даже стал воображать в своем мозгу, будто мы заплыли в сказочную страну. Но потом туман над Сеной постепенно рассеялся и я увидел, что мы плывем по Сене. Как раз лодку прибило к берегу, недалеко от моей работы. Я потихоньку выполз из?под… к сожалению забыл вчера спросить, как ее зовут — эту женщину — ну да ладно. Ну, вобщем, я выполз из?под нее потихоньку, чтобы не будить, потому что по себе знаю, как это не приятно, когда тебя будят рано утром поутру, да еще когда холодно. Хотя конечно можно было на нее для взбадривания вылить опять ведро воды, но мне уже лень было ее зачерпывать из?за борта. Тем более, что возле лодки плавала какая?то грязь, принесенная, видимо с какой?нибудь фабрики. Говорят, в Сене каждый день находят кучу трупов. Может быть и так. Мне просто жаль было пачкать так чисто вымытое вчера в бане тело моей спутницы.
О том, как я попал на работу и что со мной было дальше, рассказывать здесь не буду, потому что писатель строго наказал мне не описывать событий, выходящих за рамки одного дня. Хотя, если разобраться, то за рамки дня я вышел уже давно, потому что описал события прошлой ночи. Так что ограничение на длительность событий уже не верно. Но я все равно не буду описывать то, что случилось со мной на работе, потому что это неинтересно. Тут я должен внести некоторое разъяснение: сами события, происшедшие на работе были интересными, а вот описывать их мне совсем не интересно. Поэтому опишу всего лишь самое начало:
«Придя на работу, я сел за стол и принялся думать о девушке, которую я оставил в лодке. Я из?под нее выполз и пошел на работу. Я стал думать над этим, и, чем больше думал, тем непонятнее мне все становилось. «Куда она пойдет после того, как проснется?» — спрашивал я себя. — «Не может ли например она повеситься?» Известно, что в Париже многие девушки вешаются. Но я отбросил это предположение. Повеситься в лодке не на чем. Вряд ли она сможет повеситься на весле. В своей жизни я видел только одного человека, которому удалось повеситься на весле — кстати это был интересный феномен. Но не буду на нем останавливаться.
В сущности, если разобраться, поступок мой не так уж и хорош — выползать из?под спящей девушки. Я вернулся на набережную, но лодки с девушкой уже не было. Точнее лодка?то была, но девушки в ней уже не было. Тогда я вернулся на работу и вторично подумал, что поступил не хорошо. И вот, подумав так, я вдруг, сидя на работе, понял, что страшно влюбился в нее, и что в душе моей начался любовный пожар.
С тех пор прошел уже почти год, а я все ищу ее и никак не найду. Кто скажет мне хотя бы, стоит ли ее искать среди живых? Быть может, я сам, тем что не разбудил ее тогда отправил ее в мир иной? Могла ли судьба так злобно поступить со мной? Как бы там ни было, я продолжаю ее искать и по сей день. Я часто бываю в той самой бане, но девушки найти там не могу. Меня там уже все знают и даже не хотят пускать; женщины страшно ругаются, как только могут ругаться француженки — они совершенно не согласны терпеть мое присутствие в их, как они выражаются, исключительно женской бане. Подумаешь! Испытай они такую любовь, они забыли бы даже, что они женщины!
Я позабыл обо всем на свете. И если я бы был женщиной — забыл бы и об этом. Есть моя прошлая жизнь — двадцать, кажется, лет назад, и есть эта ночь, и есть эта баня. Как я попал из такого дремучего места в центр Парижа? И куда девалась прекрасная незнакомка, всю ночь плакавшая от счастья? К моей великой досаде женщины безобразно разгуливают по Парижу одетыми, в то время как я ни разу не видал на своей возлюбленной ни клочка одежды. Как мне ее найти среди этого вороха материи? Ведь и она тоже ее носит! Но быть может, у нее есть определенный день в году, когда она выходит на прогулку такой, как я видел ее? Тогда это наверняка в тот самый день — в день нашей свадьбы. Наша свадьба произошла во сне, когда мы спали на дне лодки, в ворохе осенних листьев.
Кто может мне посоветовать, что мне делать? И как он может это сделать, если я не слушаю ничьих советов? Чуть только заслышу от кого?нибудь совет — сразу бью его в лицо, а если под рукой что нибудь горячее, то и выливаю это на него. Один старичок мне посоветовал. Ох уж как я бил его — мне самому даже стыдно. Я бил его канцелярской скрепкой по ключице. Согласитесь, это неординарный метод. Правда, после я долго жалел его. Я носил ему в больницу цветы, а потом и на могилу несчастного. Как непредсказуема судьба! Оказывается, у него нечем было заплатить за лечение, но из больницы его не выгоняли из жалости. Он голодал и в конце концов умер от истощения. У него не осталось денег даже на похороны, и я заплатил для него за место на кладбище. А я приносил ему такие роскошные цветы! Медсестра рассказала мне потом, что он цветы вообще ненавидел, и тут же их выбрасывал в окно на внутренний двор больницы. «На нашем кладбище их использовали для венков», — сказала она мне. Подумать только! Мои цветы, подаренные от чистого сердца, использовали для венков! И я ничего об этом не знал… «Потом, впрочем, — рассказывала медсестра, — старичок перестал выбрасывать мои цветы, и стал питаться ими. Бывало, пересиливая тошноту, он поедал почти что целый букет». При этих ее словах на глазах моих выступили слезы. Бедный старик! Я отвернулся. «Я вас понимаю, — говорила медсестра. — Зря я вам это рассказываю… а еще он не любил розы», — и тут я вспомнил, какое бывало лицо у старичка, когда я приносил ему розы. «Да–да, он не любил розы, шипы, понимаете, шипы… зря я вам это рассказываю, — вздохнула она, увидев, как я горько рыдаю. — Простите, месье. Но я вам вот еще что скажу. Его рвало этими шипами, понимаете…» — при этих ее словах я кинулся вон из больницы и больше туда никогда не приходил.
Из?за старичка я совсем не заметил, что давно уже наступила зима и весь Париж оделся снегом. Снег в Париже такая редкая вещь, но тут, словно что?то произошло на небе — снег валил и валил изо дня в день, наметая сугробы. Мне было нечего одеть, последние деньги я потратил на цветы, а потом и на похороны бедного старичка, которого я так жалел. Я ходил в пиджаке и мерз ужасно, но не сдавался, потому что предпочел бы лучше умереть на улице, чем дома.
Надежды на то, что я узнаю теперь свою возлюбленную стало еще меньше. Женщины, закутанные в меха, непрестанно попадались мне на улице. В отчаянии я даже несколько раз набрасывался на них и срывал с них мех. Впрочем, чаще я делал это не сам, а с помощью какой?нибудь уличной собаки, которая по моей просьбе изрывала лисицу на какой?нибудь дамочке в клочки. Но из этого ничего не выходило. Парижанки отвратительно мерзливы и зимой надевают на себя горы одежды. У собаки не хватает зубов, чтобы это все сорвать. После того, как одна из моих овчарок насмерть подавилась бюст–галтером одной из уличных прохожих, я отказался от этого способа. Жаль стало бедную собачку. В общем, ничего не помогало.
Приблизительно в то же время у меня появился приятель, который сделал меня вхожим в светские салоны. Он рекомендовал меня как подающего большие надежды актера, и мне позволяли тихо сидеть и греться у камина. Один раз, когда вошла какая?то дама, во мне шевельнулось какое?то неясное чувство. Я упал перед ней на колени и, воспользовавшись ее замешательством, сорвал с нее юбку. Но в пятнадцати сантиметров от коленки на ее ноге — или, как я это теперь точно выяснил, бедре — родинки не оказалось. Ноги дамы были гладки и недоступно красивы. Всем, находящимся в этот момент в салоне, казалось, что ноги такой дамы совершенно не доступны, и вот я сделал невозможное, и они признали во мне неоспоримый талант. «Талант!» — сказали все. И долго потом с благоговением шептались обо мне в коридорах — особенно дамы.
«Мадам! — сказал я голосом, какой бывает у артистов. — Позвольте мне от имени вашего мужа облобызать вашу очаровательную часть, находящуюся пятнадцатью сантиметрами выше колена, в знак вечной любви, приобретенной мною год назад под осенними листьями!»
Все захлопали, а она, оказавшись вполне порядочной, и к тому же доброй женщиной милостиво разрешила мне целовать свое колено. Колено было восхитительно, и мне даже захотелось съесть его, потому что я вот уже два дня как ничего не ел. Воспользовавшись суматохой, я откусил кусочек. Дама, откинувшись назад, аплодировала; она ничего не заметила. Я откусил еще кусочек, потом пошел выше и глубже. Она, казалось, ничего не замечала. Наконец в ней что?то хрустнуло. И вдруг я отчетливо увидел лицо старичка, когда его рвало выскакивающими из него по очереди шипами от роз. Я перестал есть. У меня начисто пропал аппетит, хотя я был невероятно голоден. У меня закружилась голова, и я потерял сознание.
Очнулся я в будуаре любезной дамы. Будуар и так был невероятно просторен, да еще и ее муж как раз уехал на месяц за границу, и она любезно пригласила меня пожить этот месяц у нее. Единственным неудобством было то, что в будуаре у нее была только одна кровать, и мне пришлось спать там вместе с
