смело вторгающимся в жизнь, подчас идущим на серьезный риск, ценой которого он добывает важнейший разоблачительный материал.
Этот пример я выбрал главным образом потому, что он показывает, какие огромные, пока еще используемые далеко не достаточно возможности таит в себе жанр художественно — документальной литературы — важнейшего оружия идеологической борьбы революционных сил современности.
«Чернорабочим литературы» — политическим репортерам, публицистам, работающим на переднем крае идеоло гической борьбы, да еще в удушающей атмосфере капиталистического мира, как видите, приходится очень несладко. Но они сознательно выбирают линию наибольшего сопротивления, пренебрегая трудностями и идя на опасный риск.
Конечно, любой из них, обладая талантом и литературным мастерством, мог бы без труда получить свой «кусочек хлеба с маслом» и жить беззаботно, сочиняя то, что угодно властителям буржуазной прессы и издательского дела, ну хотя бы тому же всемогущему Шпрингеру. Они могли бы стать знаменитостями и уйдя в джунгли внешне аполитичного модернизма — «доходней оно и прелестней», как иронически заметил однажды В. В. Маяковский.
Но не такие это люди, чтобы искать тихой и сладкой жизни. Они сделали свой суровый выбор, следуя той же логике борьбы, которая побудила А. М. Горького в 1928 году написать вот эти раздумчивые строки:
«Разумеется, мне известно, что путь к свободе очень труден и не пришло еще время всю жизнь спокойно пить чай в приятной компании с красивыми девушками или сидеть сложа руки перед зеркалом и «любоваться своей красотой», к чему склонны очень многие молодые люди. Действительность все более настойчиво внушает, что при современных условиях спокойненькой жизни не устроишь, счастлив не будешь ни вдвоем, ни в одиночку, что мещанско — кулацкое благополучие не может быть прочным, — основы этого благополучия всюду в мире сгнили. Об этом убедительно говорят озлобление, уныние и тревога мещан всего мира, панихидные стоны европейской литературы, отчаянное веселье, которым богатый мещанин пытается заглушить свой страх перед завтрашним днем, болезненная жажда дешевых радостей, развитие половых извращений, рост преступности и самоубийств. «Старый мир» поистиие смертельно болен, и необходимо очень торопиться «отрясти его прах с наших ног», чтобы гнилостное разложение его не заражало нас».
Такая благородная решимость отряхнуть прах старого мира со своих ног и побуждает лучших, честных и Сознательных мастеров культуры выступать с острыми и принципиальными публицистическими произведениями.
В этом видится ободряющий и многообещающий признак важных перемен в позиции лучшей части творческой интеллигенции капиталистического Запада. Если в про шлом интеллигенция, как писал тот же А. М. Горький в своем волнующем послании «С кем вы, мастера культуры?», «в большинстве своем занималась тем, что усердно штопала белыми нитками давно изношенное, грязноватое, обильно испачканное кровью трудового народа философское и церковное облачение буржуазии», то сейчас все больше ее представителей предпочитает переходить в лагерь борцов против класса угнетателей и мастерить духовное оружие для соратников по борьбе.
И все возрастающий удельный вес з этом арсенале борьбы занимает, как мы видим, художественно — документальная проза: очерк, политический репортаж, публицистика.
Не случайно в наше время именно этот жанр приобретает все большую популярность у самого широкого читателя. Я далек от того, чтобы преуменьшить значение романа, повести, рассказа, — было бы глупым мальчишеством призывать к тому, чтобы сдать их в архив. Споры на сей счет отшумели еще в 20–е годы, когда некоторые не в меру ретивые поборники «литературы факта» утверждали, будто художественный вымысел отжил свой век. Но столь же нелепо было бы преуменьшать значение документальной прозы — очерка, политического репортажа, публицистики в лучшем, высоком понимании этого слова.
Зайдите в книжный магазин, потолкайтесь у книжных прилавков, прислушайтесь к тому, какими книгами инте ресуется покупатель. Он спрашивает, есть ли в продаже Пушкин, Гоголь, Тургенев. Интересуется новинками советской и иностранной прозы. Перелистывает томики стихов. Но с не меньшей настойчивостью допытывается, какие новые мемуары поступили на прилавок, что нового написали наши публицисты.
Произведения художественно — документальной прозы не залеживаются в книжных магазинах, не оседают мертвым грузом на полках библиотек. Они всегда нарасхват. И это понятно: в них — живое биение пульса современности, на их страницах литература вершит суд над миром, обречен ным на гибель, о чем с таким волнением и гордостью говорил Алексей Максимович Горький, открывая Первый съезд советских писателей.
Тетральный фронт
Декабрь 1947. Огни Бродвея
Обстоятельства сложились так, что мне довелось прожить подряд — в нынешнем и в прошлом году — по три месяца в Нью — Йорке в разгар театрального сезона. Я и мои друзья, освещавшие для советской печати сессии Генеральной Ассамблеи ООН, жили в большой и неуютной гостинице «Эдиссон», возвышающейся словно неуклюжий старый комод в одном из переулков у пресловутого Бродвея, который, как известно, является главным средоточием всевозможных заведений, созданных для развлечения американцев.
Сказать по правде, нам было не до развлечений: работа Организации Объединенных Наций привлекала в то время большое внимание читателей и нам приходилось каждый день писать огромные отчеты о ее заседаниях, занимавшие подчас в газете по нескольку страниц. К тому же ООН пока еще не имела постоянной резиденции в Нью — Йорке и существовала, так сказать, на птичьих правах, арендуя временно опустевшие цехи завода жироскопов в Лейк — Саксессе и бывший корпус всемирной выставки тридцатых годов на Лонг — Айленде; мы с утра до вечера метались между этими отдаленными друг от друга точками, собирая и обрабатывая необходимые материалы.
И все же, поскольку в общей сложности мы прожили здесь, у самого Бродвея, целых полгода, нам удалось кое-что поглядеть, кое с кем познакомиться и составить себе таким образом определенное представление о послевоенном американском театре. Отмечу попутно, что большую помощь в этом нам оказали американские журналисты, работавшие в нью — йоркском отделении ТАСС, — без их помощи это письмо, конечно, не увидело бы света…
Итак, мы на Бродвее, на Большом Белом Пути — как торжественно зовут его американцы за обилие световых реклам, не гаснущих даже днем. Бродвей — это самая длинная улица, пересекающая Манхеттен из конца в конец. Но вы ошиблись бы, если бы подумали, что вся она такая, какой мы видим ее сейчас в самом центре, у Таймс-сквер. Нет, на всем своем протяжении это улица как улица — не очень широкая, грязноватая, подслеповатая, и только здесь — между сороковыми и шестидесятыми переулками — Бродвей таков, каким вы знаете его по многочисленным фильмам Голливуда: сверкающий, грохочущий, поющий. Именно здесь, на Большом Белом Пути и на впадающих в него улочках, сосредоточено подавляющее большинство театров и театриков всей Америки, уйма кинематографов, забегаловок, открытых круглые сутки.
Многое тут кажется непривычным на взгляд европейца. Пошли мы, к примеру, в Карнеги — холл, где нью — йоркская филармония проводит свой сто шестой сезон. И вдруг у входа нам суют листовку: «Добрые вести! Вы долго ждали этого события, точнее говоря, целых пятьдесят шесть лет…Теперь к вашим услугам открыт бар — веранда Карнеги — холла. Вот место ваших свиданий до, во время (!) и после концерта! Бар — веранда станет новым другом старых друзей Карнеги. Коллекционные вина, прелестные блюда, сладкие
