Катюша решила сфотографировать ее у самого лучшего фотографа Турков, у Добрынина. Жил он на Турковой горе. Томе запомнилась эта дорога в гору. Добрынин провел их через сени во двор и сфотографировал на фоне своего дома.
Катюша очень берегла свою дочку. Едва почувствовав повышенную температуру, спешила в больницу:
— Вот пойдем с тобой к доктору, потом врач выпишет лекарство, и все будет хорошо.
— Нет, давай не пойдем к врачу, пойдем лучше к доктору, я боюсь врача.
Катя убеждала девочку в том, что врач и доктор — это одно и то же. Тома верила и не верила, ей все казалось, что врач — человек очень сердитый, потому что слово «врач» походило на слово «рвач».
А возвращаясь домой из больницы, Катя никогда не могла отказать себе в удовольствии нарвать на выгоне на Селявке букетик гвоздик. Как же она всю свою жизнь любила цветы!
Возможно, до своей поездки в Махачкалу уделяла б дочери еще больше внимания, но работая в суде, она подолгу не бывала в Турках в связи с бесчисленными выездными сессиями по делам раскулачивания и возвращалась с тяжелым сердцем.
Все последующие годы до школы Тома была окружена сестрами своей матери. По возрасту ей ближе была младшая сестра матери — Лида. Эта девочка совсем не была похожа на своих старших сестер. Те двое были довольно плотными девушками, хоть стройными, с тонкими талиями. Лида была тоненькая, как березка, и с очень тонкими чертами лица, в котором ничего не было восточного. Внешностью она почти повторила свою мать с той разницей, что у Лиды были очень большие глаза. Она была веселой девочкой и такой легкой, что никогда почти не ходила, а бегала бегом.
Однажды, возвращаясь из школы, она прыгала на одной ножке и декламировала:
В открытую дверь она увидела сидевшего за столом старшего брата Николая, приехавшего в отпуск.
— Так ты у нас, оказывается, Аленка? — захохотал брат, который очень любил младшую сестренку.
Лида обиделась. Но прозвище Аленка так и осталось за ней на всю (к сожалению, очень короткую) жизнь.
Но Тома была все-таки еще маленькой и не могла быть Лиде подругой. А вот Тоня Калинкина была Лиде подругой настоящей. Дружили они с самого раннего детства, вместе пошли в школу и стали совсем неразлучными.
Калинкины жили на этой же улице неподалеку от Осиных. Наташа и Матреша Калинкина были, как и их дочери, тоже подругами. Тем более, их объединяло не только соседство, но и общее дело. Они шили рубашечки и вместе ездили торговать по району, вместе задумали откладывать деньги, чтоб потом на них и строиться. Но у Ку-делькиных денег было несколько меньше, немного не хватало леса, на окна не хватило ставень, а одно окно так и оставалось долгие годы без ставень. У Калинкиных дело, видимо, шло лучше. Они построили себе дом кирпичный. Возможно, сами заработали, возможно, помогли родные, но дом у них получился отличный, и Тома с бабушкой Наташей не раз ходили потом в их новый дом.
Но дом принес и беду. Как и Микиткиным, Калинкиным принесли непосильный налог, полагая, что они в состоянии выплатить. И несчастная семья, опасаясь быть раскулаченной и сосланной в Сибирь или на Север, как подобное уже случалось, оставила все и уехала к родственникам в какой-то город.
Долго горевала Лида по Тоне. Так у нее после и не было настоящей подруги. Дом Калинкиных стал принадлежать сельскому совету, туда вселяли квартирантов, а незадолго перед войной с Германией этот дом купили Асановы.
Через несколько лет Матреша Калинкина приезжала в родное село, остановилась на несколько дней в своем бывшем доме, на постройку которого потратила столько лет своего труда. Наташа с внучкой Томой ходили к ней. Они сидели на крыльце этого дома и Матреша весь вечер рассказывала о своих скитаниях, о тоске Тони по родине, о ее болезни и смерти.
Да, старый быт ломался, но и новый создавался не всегда справедливо, когда судьбы хороших людей бездумно поручали таким дуракам, как судья Грачев. Да и сколько таких Грачевых было по всей стране, чего так и не могло вынести сердце Кати, уехавшей подальше в Махачкалу.
В Турках в эти 30-е годы еще жил и Сережа, в прошлом первый пионервожатый, потом активный работник райкома комсомола. Он бьш все время занят проведением различных мероприятий с молодежью, всегда был весел, энергичен, много писал. На вопрос Томы, что он пишет и пишет, ответил, что готовит доклад, что завтра будет праздник, и он будет выступать на митинге с трибуны.
Да, Тома побывала на том празднике, где все было удивительно: музыка, песни, цветы, флаги, нарядные колонны. И выступал Сережа.
С тех пор Тома решила твердо: если Сережа пишет много и долго — быть празднику.
Началась суровая зима. Сережа что-то пишет и пишет, не разгибаясь.
— Сережа, завтра тоже будет праздник?
— Да с чего ты взяла? Нет, конечно, — усмехнулся тот.
Тома не поверила, решила, что Сережа почему-то скрывает. Решив, что праздник все-таки будет, и убедив в этом свою подружку Зинку Громову, она потащила ее вниз на площадь. Был трескучий мороз, девочки в пятилетнем возрасте добрались до места ожидаемого праздника, но там были только сугробы, да завывал злой ветер.
Чего другого, а фантазии Томке не занимать. Как и впечатлительности. Наслушавшись от взрослых о пожарах, она заболела этим страхом. Лежа вечером в постели, она порою до самого сна не могла успокоиться: все-то ей казалось, что ночью случится пожар. Если Маруся сидела долго за уроками, Тома мысленно ее просила посидеть подольше допоздна, чтоб уследить, если случится пожар. Иногда к Осиным на огонек приходила соседка Наташа Арбузова. И ей То-муська была рада, так как уходя, Наташа могла бы заметить признаки пожара и предупредить. Постепенно страх прошел.
Как-то раз Тома со своей бабушкой — мамой Наташей — пошли в гости к родственникам на Селявку. Там их угостили чаем с медом. Тут же Томка рассказала своей Зинке, и они вдвоем отправились за угощением. Коли угостили раз, то угостят же и снова. Очень хотелось девочкам медку. Но увязли обе в овраге в сугробах, набрав полные валенки снега. На свою гору еле выбрались, почти обморозив руки. У обеих потом заболели зубы, у обеих с больших пальцев сходили ногти.
Но большую часть времени Тома проводила в раннем детстве с сестрами Кати, считая их своими старшими сестрами, а не тетями. И называла их не тетями, а просто Марусей и Лидой, обе они в это время были школьницами.
В нашей семье очень уважали учебу. Да и как не уважать, если пе-Ред каждым человеком была открыта дверь в любое учебное заведение? Учись бесплатно, а более того, каждый студент техникума или института получал за это деньги, то есть стипендию.
Наши учились успешно и добросовестно.
Родители были неграмотными, помочь в учебе не могли, поэтому ребята всего добивались сами. Наигравшись в куклы, Тома тоже подсаживалась к ним, брала карандаши и рисовала, как правило, домик и девочку, а позже стала подражать Марусе, у которой была способность к рисованию. В доме даже висела картина, выполненная Марусей.
Все дети любознательные, а так как в семье все были школьниками, то, общаясь с ними ежедневно, Тома рано выучила все буквы, складывала слова по слогам и училась читать. Писала сначала карандашом, а под рисунками девочка делала надпись «АМОТ», то есть «Тома», если читать слово справа налево.
Вскоре же ей не терпелось начать писать чернилами и рукописно, а не печатно. Но специально никто ее этому не обучал. Для начала Тома брала ненужные черновики Маруси, написанные карандашом, и обводила буквы и цифры чернилами. С каждым разом у нее получалось аккуратнее, и девочка радовалась. Но вот Маруся подарила ей целое сочинение. Его Тамара обводила особенно старательно, чтоб потом
