Эльза Иогановна Роот.
— Ни к чему ей это. Иди только в технический вуз, ты обязана стать инженером, — советовал математик Н.И. Кижаев.
— Не морочьте ей голову, — вмешалась учительница русского языка и литературы. — У меня, может быть, за всю жизнь и ученика не было лучше нее. Но скажу другое: она же создана для искусства. Иди, Тома, в театр, только там ты найдешь свое призвание.
Она словно угадала мое тайное желание. Дома я посоветовалась с мамой.
— Нет, Тома, не думай, что это уж такая хорошая специальность. Да и рост у тебя маленький. Пока молодая, будешь играть роли детей, а что потом? Роль героини не дадут. А мне так хотелось бы, чтоб ты стала врачом, — мечтательно сказала мама.
Почему врачом? Может быть, со смертью Лиды наша семья потеряла надежду иметь среди родных доктора? Даже в учителей я в детстве играла, но во врачей — никогда. У нас в доме редко кто простужался. О лекарствах, врачах как-то не заходило и речи.
Однажды мне передали, чтобы я зашла к директору школы домой. Но там меня встретила не директор, а учительница русского языка и литературы. В комнате я увидела Раю Федорову и Валю Шиндову из десятого «Б». Нас всех троих попросили переписать свои сочинения заново. Я удивилась. У меня уже стояло «отлично». У Раи же была всего лишь лишняя запятая, но ей комиссия поставила «хорошо». У Вали была единственная грамматическая ошибка (наречие «навстречу» написала раздельно: «на» и «встречу»). Стояла тоже оценка «хорошо».
Медали утверждались в облоно, в Саратов решили отправить вместо одной три работы в надежде на то, что школа получит три медали. Но в десятом «Б» лучшей ученицей была Клава Авдонина, она часто заканчивала учебный год с похвальной грамотой. Вале обычно не везло: то по одному, то по другому предмету в конце года у нее были твердые четверки. Авдониной я бы не удивилась, но Валей Шиндо-вой я была удивлена.
Большинство моих одноклассников уже подали документы в различные вузы. Устав ждать своего результата, я пошла в школу.
— Тамара, — сказали мне в школе, — аттестат особого образца задерживают, там недоразумение, и тебе с классным руководителем необходимо ехать в Саратов в облоно.
Там нам с Лидией Ивановной предложили пройти в кабинет председателя комиссии. Лишь открыли дверь, мое сердце сжалось: за столом председателя сидела тетя Шура Рыгунова, родная тетя Вали. Она сказала, что мое сочинение не удостоено высокой оценки. Классная руководительница убеждала, что с первого класса по десятый я учебный год заканчиваю только на «отлично», что лучше ученицы в школе нет, и мои знания они могут проверить здесь, что для этого меня сюда и привезли.
Я плохо соображала, что дальше говорила некогда ласковая и приветливая тетя Шура, позже так злобно ко мне относившаяся еще в Турках.
— И куда будешь держать экзамены?
— В медицинский, — я едва прошептала. Работу Раи тоже оценили только на «хорошо».
Сначала у меня появилась обида на Валю Шиндову, словно бы она меня обокрала. Она не была круглой отличницей, ее в школе и в лицо мало кто знал. Но, возможно, в конце учебы и после экзаменов вкупе у нее получились все пятерки.
Хорошо подумав, поняла: мы с Раей были бельмом в глазу у Вали Рыгуновой, нам она непередаваемо завидовала, на нас жаловалась дома. И нам отомстили. Шиндову Валя Рыгунова вообще не знала. И ей повезло. Но, думаю, Шиндова не перешла мне дорогу. Даже не будь ее, тетя Шура Рыгунова легла бы трупом, лишь бы лишить меня медали.
Переживала я здорово. Этого и не описать. И спешила скорее уехать из Турков, так как перед всеми чувствовала себя виноватой: перед школой, которая всегда гордилась мной и которую я очень любила, перед домашними, знакомыми. Я не оправдала доверия и испытывала жуткий стыд.
Скорее, скорее в Саратов!
Было все равно в какое учебное заведение поступать после всего случившегося. Лично самой уже ничего не хотелось. Но если мама мечтает сделать из меня врача, пусть так и будет. Начались сборы. Надо срочно успеть подать заявление, сдать документы.
Я стала агитировать ехать учиться в Саратов и Юльку. Не вся же молодежь учится только в институтах. Можно поступить в техникум и приобрести специальность. За нами потянулась и Зинка, а вслед за ней и Сима. Сима, или Сара, как называли ее в детстве, училась вместе со мной с первого класса, но в девятом классе школу оставила в связи с особыми обстоятельствами. Ее отец воевал на фронте, мать осталась с пятерыми детьми, старшей из которых красавице Лиде шел в начале войны шестнадцатый год. Остальные — мал-мала меньше. В первые годы войны семья как-то перебивалась. Но год от года становилось голоднее, помощи никакой, и бедная их мать, тетя Надя, крохотная и щупленькая, только что не рвала на себе от горя волосы: малыши кричали от голода, а выхода не было. Урожая картошки на такую семью хватало лишь на три-четыре месяца. Потом ее берегли для малышей как лакомство, а взрослые ели лепешки из картофельной кожуры с запаренной сухой лебедой. Лида была красива, как кукла, а худа, как тень. Юра, не переставая, болел воспалением легких, но помышлять об усиленном питании не приходилось.
И вот однажды Лиду пригласила на свадьбу подруга Клава Попова. Клава не успела с женихом зарегистрироваться, как его вдруг забрали на фронт. Невеста осталась беременной, потеряв надежду на счастье. Но жених сумел приехать на несколько дней, чтоб зарегистрировать брак. На радостях мать Клавы зарезала и потушила курицу, сварила яичек, поставила на стол целую тарелку отварного картофеля и миску соленой капусты. На свадьбу были приглашены три подруги Клавы. Когда голодная до обморока Лида увидела весь этот стол, она решила, что Поповы богаты. Конечно, Клаве с матерью вдвоем картошки хватало на целый год. И Лида с матерью решились на отчаянный шаг — забраться в погреб к Поповым за картошкой. Попытка не удалась, и их обеих приговорили к тюремному заключению. Симе стало не до школы, при ней оставались еще трое малышей. После Победы заключенных отпустили, вернулся с фронта и отец, а Сима собралась с нами в Саратов учиться.
Узнав о нашей поездке, примчался и мой одноклассник Юрка Шарашкин:
— Я тоже еду с вами.
— А в какой институт? — спрашиваю.
— Ну, в какой ты, в такой и я.
Юрка пришел в нашу школу в первой половине девятого класса. До этого он жил в каком-то городе с родителями и братом. Отца за что-то арестовали, а вскоре умерла и мать. Родственники не захотели отдавать мальчиков в детдом, а воспитывать до освобождения из-под заключения отца. Одного ребенка взяли родственники отца, другого — сестра матери. Так Юрка оказался в Турках. Это был застенчивый интеллигентный мальчик лет четырнадцати, очень худенький, но удивительно красивый, почти с девичьим лицом: волосы светлые, брови же — как смоль черные, большие голубые глаза с длинными пушистыми ресницами.
Было заметно, как он тоскует по матери, скучает по родному городу, товарищам и брату. Он был моложе нас всех, мать-учительница отдала его в школу на два года раньше. Учился Юрка неровно: то мог «заткнуть» за пояс и отличника, то еле тянул на тройки.
С мая ему пошел только шестнадцатый год, но после летних каникул он пришел в десятый класс неузнаваемым: высокий, энергичный, живой. Теперь от застенчивости не осталось и следа, и от учителей без конца сыпались замечания:
— Юрка, не шали.
— Юрка, не вертись!
— Юрка, не мешай другим, не то — выгоню.
Позже он говорил, что его почему-то никто никогда и нигде не называл иначе, как Юрка. Зимой в десятом классе он как-то сблизился с нашей девичьей компанией, сначала гонял снежками до самого дома, потом стал нашу стайку мирно провожать, а затем по пути от другой тети стал заходить к нам домой под различными предлогами. Мне льстило, что свое предпочтение он отдает мне, с ним всегда было весело. Мои подружки привыкли к его обществу, но он злился на Юльку, из-за которой ему часто не удавалось застать меня одну. Даже сочинил о ней глупую дразнилку:
