Страшная правда открывалась Вагнеру во всем своем неприглядном свете. Тем не менее, спешно одолжив денег для путешествия (для этого ему пришлось задержаться в Кёнигсберге на целых два
Видимое примирение состоялось. Вагнер поспешил в Берлин подписывать рижский контракт. По возвращении он предложил Минне пожить в маленькой уютной гостинице на берегу Эльбы в ожидании переезда в Ригу. Каковы же были его негодование и отчаяние, когда, отпустив жену в небольшое путешествие для рассмотрения якобы предложенных ей нескольких выгодных контрактов, Вагнер узнал, что она снова исчезла. И снова рядом с ее именем упоминалось имя Дитриха! «Теперь я имел полное право обратиться к судьбе с вопросом, за что в столь ранние годы я обречен на испытания, способные отравить всю жизнь»[93].
Возможно, в сложившейся ситуации Вагнер не раз с отчаянием думал, что Фридрих из его «Запрета любви» был не так уж и неправ, пытаясь наказать смертной казнью коварную измену! Во всяком случае, пребывание в Кёнигсберге осталось для композитора «одним из печальнейших воспоминаний молодости».
Пережив и личную трагедию, и окончательное закрытие Кёнигсбергского театра из-за банкротства, в конце августа 1837 года Вагнер соответственно новому назначению отправился в качестве капельмейстера в Ригу. От мрачной депрессии его удерживали только новые творческие планы. В частности, свои взгляды на развитие оперного искусства Вагнер отражает в новой статье «О драматическом пении». Кроме того, прочитав роман Бульвер-Литтона[94] «Кола ди Риенци»[95], он стал разрабатывать план
«Жалованья Вагнеру дали 800 рублей в год как старшему капельмейстеру… Вагнер на первое время занял квартиру мрачную и грязноватую над кабаком», — пишет известный историк театра Всеволод Евграфович Чешихин в работе «Вагнер в Риге»[97]. Зато находилась эта квартира совсем близко от театра, что было очень удобно.
Душевная рана уже начала затягиваться, когда неожиданно Вагнер получил от своей неверной жены «поистине потрясающее» письмо. Она открыто сознавалась в неверности, но писала, что лишь отчаяние толкнуло ее на этот шаг, что здоровье ее подорвано, что она осознала свою вину и желает лишь вымолить прощение, так как только теперь осознала истинную силу своей любви к мужу. Надо было быть таким неисправимым романтиком и идеалистом, каким был Вагнер, чтобы в очередной раз поверить вероломной женщине, пойти ей навстречу и пригласить приехать в Ригу вместе с сестрой Амалией, для которой зять добился получения ангажемента в рижском Немецком театре (Амалия была неплохой певицей). Вагнер ни на минуту не подумал о том, что, скорее всего, отношения Минны с ее любовником просто зашли в тупик и она решила, что всё же будет надежнее вернуться к мужу, чем пытаться собственными силами зарабатывать себе на хлеб, тем более что ее здоровье действительно оказалось подорванным.
Девятнадцатого октября состоялось воссоединение супругов. Сохранив видимость счастливой семейной жизни, Вагнер принялся за работу. Первый заказ, сделанный ему в Риге, предполагал написание к дню тезоименитства российского императора Николая I «Национального гимна» на текст поэта X. Ф. Бракля. Фактически это должен был быть немецкий вариант русского гимна. Вагнер выполнил заказ, и «Национальный гимн» был торжественно исполнен 21 ноября.
В Риге Вагнер с радостью встретил своего старого приятеля Генриха Дорна. Тот занимал должность младшего капельмейстера, которая не вполне устраивала его. Но об этом чуть позже…
Всю зиму 1837/38 года Вагнеры и Амалия провели в упомянутой выше тесной квартирке в Старом городе. Минна присмирела, а Рихарда всецело занимала новая опера — «Кола ди Риенци, последний из трибунов». Но судьбе было угодно преподать ему еще один болезненный урок.
Вскоре после воссоединения с Минной он получил известие о смерти своей сестры Розалии. «В первый раз в жизни, — пишет он в мемуарах, — мне пришлось почувствовать потерю внутренне близкого мне человека. Именно смерть этой сестры потрясла меня как полный глубокого значения удар судьбы. Ради ее любви и уважения я когда-то с такой энергией стряхнул с себя свое юношеское легкомыслие. Для того, чтобы заслужить ее участие, я отдавался своим первым большим работам с особенным, сознательным прилежанием»[98]. Мысль о том, что он не успел доказать Розалии, что не зря она всегда поддерживала его, что он еще заставит говорить о себе весь мир, приводила Вагнера в отчаяние. Злясь на самого себя, он с удвоенной силой взялся за сочинение «Риенци».
Весной 1838 года Рихард, Минна и Амалия переехали в более удобную квартиру «в двухэтажный деревянный дом купца Бодрова, на углу Александровской и Мельничной улиц… в верхний этаж»[99]. (Дом Вагнера в Риге не сохранился — он был снесен в 1912 году.)
Девятнадцатого марта состоялся концерт, в котором среди прочего были исполнены увертюры «Колумб» и «Правь, Британия!». Концерт прошел достаточно успешно. Но каково же было изумление Вагнера, когда он обнаружил злую и насмешливую рецензию на этот концерт, опубликованную в знаменитом музыкальном журнале Роберта Шумана «Нойе Цайтшрифт фюр Музик»
Между тем тучи над головой Вагнера сгущались. С директором театра Холтаем отношения у него не сложились. Все нововведения, которые он собирался утвердить в театре, воспринимались дирекцией в штыки. А тут еще Холтай стал оказывать Минне недвусмысленные знаки внимания, просто не давая ей проходу. Вагнер держался до последнего; надежда на успех «Риенци» давала ему необходимые силы бороться дальше. Он вспоминал свои тогдашние ожидания: «Музыка „Риенци“ на текст, который я закончил еще в начале моего пребывания в Риге, должна была проложить мне мост в другой, столь желанный, богатый мир… в середине лета 1838 года я принялся за эту работу» [102]. Первый музыкальный набросок новой оперы датирован 7 августа 1838 года.
Так продолжалось в течение осени и зимы 1838/39 года: Вагнер, с одной стороны, был охвачен творческим вдохновением, с другой — вел изнуряющую борьбу с театральным руководством. Должность капельмейстера всё более тяготила его. Кроме того, Дорн решил воспользоваться враждебным отношением к Вагнеру директора. При каждом удобном случае он сообщал тому, что капельмейстер не умеет ладить с певцами, что с ним ни в коем случае нельзя продлевать контракт и прочее в том же роде. «Предоставленный исключительно самому себе, я оставался чужим для всех… со всё большим отвращением сторонился театрального персонала… и в марте 1839 года дирекция объявила мне о моем увольнении»[103], — вспоминал о том периоде Вагнер.
Дорн торжествовал. Забегая вперед скажем, что низкая рижская интрига не помешает ему как ни в чем не бывало в 1865 году вновь искать дружбы с Вагнером. Правда, тогда композитор сумеет от этой «дружбы» уклониться…
Вагнера уже давно привлекал Париж. Он понимал, что настоящий успех ждет оперного композитора
