позднее подвергшийся правке по указаниям царя[340].
С канцелярией Ивана Грозного связывал интерполяции Царственной книги еще С.Б. Веселовский, считая, что «они сделаны лет 18–20 спустя после болезни царя 1553 г. при непосредственном близком участии самого царя и с определенной тенденцией — оправдать царя в казни старицких князей в 1569 г.»[341]. Существенные коррективы в построения Веселовского внес Д.Н. Альшиц, доказавший, что приписки к Царственной книге появились не позднее 1570 г., т. е. до казни И.М. Висковатого, предстающего в этих текстах перед читателем в качестве верного сподвижника царя[342]. Но вот когда автор пытается уточнить датировку, то тут и возникают сомнения. Д.Н. Альшиц ссылается на сведение описи Царского архива, согласно которому царь в августе 1568 г. взял в Слободу «летописец и тетрати»[343]. По мнению Алыиица, в 1568 г. речь может идти только о просмотре текста за 7068–7076 гг. Более ранний текст редактировался, вероятно, ранее, т. е. Царственная книга составлена была до 1568 г.[344] Выше мы показали, что Альшиц неудачно интерпретирует запись составителя описи Царского архива. В 1568 г. составлялся, вероятно, Синодальный список. Работа над приписками к Царственной книге проходила позднее[345]. Исправления в текст Синодального списка внесены между октябрем 1569 г.[346] и июлем 1570 г.[347], т. е. уже после казни Владимира Старицкого и до расправы с Иваном Висковатым и другими лицами, изображенными в приписках сторонниками царя[348]. К тому же в 1569 г. был казнен И.И. Пронский, представленный в приписках сторонником Владимира Старицкого[349].
Д.Н. Альшиц обратил внимание на текстуальную и идеологическую близость приписок к лицевым летописям и первого послания Ивана Грозного к Курбскому[350]. Это чрезвычайно важное обстоятельство позволяет выяснить непосредственное воздействие Ивана IV на создание официального летописания[351].
До нас дошло сравнительно мало летописных памятников, отразивших взгляды политических противников централизаторской политики Ивана IV. Это в основном летописи новгородского или псковского происхождения. В 1567 г. игумен Псковско-Печерского монастыря Корнилий дополнил и обработал свод 1547 г.[352] Составитель нового свода выступает как лицо, враждебно относящееся к московской власти. В духе обличения писал он о деятельности Ивана Грозного, а присоединение Пскова к Москве рассматривал как акт прямого насилия [353]. Как известно, Корнилий принадлежал к числу монахов нестяжательского толка, был близок к Андрею Курбскому и в 1570 г. казнен Иваном Грозным[354].
Новгородское летописание к концу XVI в. мельчает и как исторический источник теряет свое значение. К 80-м годам XVI в. относятся последние записи в так называемой Новгородской второй летописи[355]. Наибольший интерес представляет рассказ о походе Ивана IV 1570 г., в котором обстоятельно описан разгром Новгорода. Составлен летописец, очевидно, в канцелярии новгородского архиепископа[356]. Сухой перечень сведений, относящихся к деятельности новгородских епископов и архиепископов, содержит Краткий летописец новгородских владык, составленный, очевидно, в конце XV в. и пополнявшийся на протяжении XVI в.[357] Материалы о церковной истории Новгорода XV–XVII вв. находятся в так называемом «Летописце новгородском вкратце, церквам божиим…»[358]. В его же составе дошел ряд повестей (в том числе Повесть о приходе Ивана IV в Новгород в 1570 г.).
О бурных событиях этих лет сохранились отдельные краткие записи, сделанные, вероятно, в Кириллове монастыре[359]. Волоколамский летописчик Игнатий Зайцев сообщает о московском пожаре 1571 г. и о «море» 1568–1571 гг. [360] Велись краткие летописные заметки и в Соловецком монастыре, в них внесены сведения о смерти Владимира Старицкого, судьбе его семейства, Ливонской войне и т. п.[361] Отдельные отголоски опричнины слышатся в лаконичных сведениях местных летописей — вологодских, великоустюжской и др.[362] Свежие, хотя и не всегда точные, сведения находятся в Пискаревском летописце и хронографе 1617 г.[363] О последнем из этих памятников мы уже упоминали, начиная историографический обзор.
Уже давно классическим источником по истории опричнины сделались сочинения Ивана Грозного и Андрея Курбского. В настоящее время мы имеем прекрасно выполненную Д.С. Лихачевым и Я.С. Лурье публикацию посланий Ивана Грозного[364]. Следует отметить тщательное выявление Я.С. Лурье рукописной традиции посланий Ивана Грозного Андрею Курбскому и изучение истории текста этих памятников. Сравнительно хорошо Г.З. Кунцевичем изданы оригинальные труды Курбского[365], однако принадлежащие Курбскому переводы, снабженные интересными комментариями, еще ждут публикации. Не все, конечно, решены сложные источниковедческие вопросы, касающиеся полемики двух крупнейших публицистов и политических деятелей второй половины XVI в.[366] Не вполне ясны обстоятельства и время проникновения писем Курбского в рукописную литературу[367] . Не определена еще степень тенденциозности сведений, содержащихся в трудах обоих полемистов[368].
Тревожную обстановку кануна опричнины рисует опубликованная М.Н. Тихомировым «Повесть о свершении большия церкви», в которой рассказывается о посещении Иваном Грозным Переславля- Залесского в 1564 г.[369]
Весьма своеобразную группу источников составляют записки иностранцев. Советские историки много сделали для их изучения[370]. В частности, ими изданы в русском переводе сочинения И. Таубе и Э. Крузе, А. Шлихтинга и Г. Штадена, содержащие наиболее ценные рассказы по истории опричнины[371].
Таубе и Крузе — два лифляндских авантюриста, попавшие в плен к Ивану IV во время Ливонской войны в 1560 г. В 1564 г. они были отпущены на свободу, вели от имени царя переговоры с магистром Ливонского ордена Кеттлером и принцем Магнусом, но в декабре 1571 г. изменили царю и бежали в Польшу. Вскоре после этого они написали послание, адресованное польскому гетману Яну Ходкевичу. В своем послании они прилагали все усилия, чтобы завоевать доверие гетмана и оправдаться в «перелетах»; средством для этого и было изображение «ужасных злодеяний» царя московского в опричные (1564–1571) годы. Картинное описание казней, составленное обычно по слухам и рассказам очевидцев, занимает центральное место в послании. Позднее (в 1582 г.) оно было с небольшими изменениями перепечатано в виде отдельной брошюры неким Гоффом[372].
Померанец Альберт Шлихтинг попал в плен в битве у крепости Озерище (осенью 1564 г.). Зная словенский язык, он сделался переводчиком у бельгийского врача Арнольда Лензея. Прожив на Руси около шести лет, он, проведав о грозящей его жизни опасности, осенью 1570 г. бежал в Польшу, где и составил свое «Сказание» (около февраля 1571 г.)[373]. Это произведение Шлихтинга широко использовал веронец Гваньини в 5-й главе своего сочинения «Описание Московии»[374], а рассказ Гваньини в переработанном виде лег в основу соответствующей части трактата Павла Одерборна.
Вестфалец Генрих Штаден тоже некоторое время служил при московском дворе. Однако он попал на Русь не военнопленным, а сам в 1564 г. из Риги перебрался в Дерпт, откуда его отправили в Москву. Здесь его пожаловали поместьями и приняли в опричнину. Вместе с царем Иваном он участвовал в Новгородском походе 1570 г. После отмены опричнины Штаден отправился на север и в 1576 г. покинул Россию. Для своего шурина пфальцграфа Георга Ганса в 1577–1578 гг. он и составил «Описание Московии»[375] и фантастический проект оккупации России.
Несмотря на явную враждебность к Русскому государству, недостоверность многих источников информации, иноземцы-авторы записок — сообщили ценные известия о боярских заговорах (Шлихтинг), о выступлении членов Земского собора 1566 г. (Таубе и Крузе), о приказном аппарате (Штаден) и о других фактах[376].
Кроме переведенных на русский язык сохранился ряд сочинений иностранцев о России XVI в., не
