иллюзий. Экономический подъем страны давал в руки московской власти, казалось бы, достаточно ресурсов для проведения активных внешне- и внутриполитических акций. Однако первые признаки спада сказались уже в 50-е годы, когда в северных и центральных уездах появились сначала спорадически, а затем как грозное предзнаменование запустелые дворы и починки.
Сможет ли новое правительство преодолеть эти первые трудности и осуществить надежды, которые возлагали на него разные социальные слои русского общества? Последующие события дали ответ на этот вопрос.
Конец 1560 г. был ознаменован крупными успехами русской внешней политики. В сентябре 1560 г. в Москву пришли радостные вести о взятии в Ливонии воеводами князьями Иваном Федоровичем Мстиславским и Петром Ивановичем Шуйским городов Полчева и Тарваста [393]. Эти победы облегчались продолжавшимися крестьянскими восстаниями в Прибалтике. Восставшие против ливонско-немецких поработителей эстонцы и латыши получали от русских серьезную помощь в борьбе с Орденом и ливонскими помещиками[394]. Развал Ливонского ордена завершился подписанием 28 ноября 1561 г. акта в Вильне о подчинении орденских владений Сигизмунду II Августу, вассалом которого стал последний магистр Ордена Г. Кеттлер. Еще ранее, летом 1561 г., немецкое рыцарство Северной Эстонии присягнуло на верность шведскому королю Эрику XIV. Отдельные набеги литовских войск не были успешными. Лишь в сентябре 1561 г. после шестинедельной осады литовцы во главе с гетманом Николаем Радзивиллом смогли захватить город Тарваст[395]. Не рассчитывая на собственные силы в борьбе с крестьянской войной и русскими войсками, немецко-балтийские феодалы пошли на раздел Ливонии между соседними государствами, стремясь использовать их против грозного Московита[396] .
Летом 1561 г. новый шведский король Эрик XIV заключает перемирие на двадцать лет с московским правительством[397]. Русско-шведское соглашение должно было явиться ступенью в установлении союзнических отношений в борьбе с общим врагом — польским королем.
К началу 60-х годов происходит дальнейшее развитие дружественных связей России с народами Северного Кавказа. В 1560–1561 гг. русские и черкасские войска совершают совместные налеты на Крым, вызвавшие тревогу как в Турции, так и в Польше. Виднейший кабардинский князь Темрюк, присягнувший на верность Русскому государству, уже в 1558 г. прислал в Москву своего сына Салнука (после крещения — Михаила), который уже вскоре стал одним из наиболее близких к Ивану Грозному лиц. Летом 1561 г. Иван IV вступает в брак с дочерью Темрюка Марией[398].
Только с Польшей и Литвой отношения остались враждебными после безрезультатных переговоров в Москве с послами Сигизмунда II Августа (в феврале 1561 г.)[399].
1561 год принес с собой первые предвестники будущей опричнины. Когда в сентябре Иван Грозный отправился в двухмесячную поездку («объезд») «по селам», оставив в Москве царевича Ивана, то он велел последнему «о всяких делах, о воинских и о земских, во все свое государство… писати грамоты от себя»[400]. В этом распоряжении можно увидеть и опасение за судьбы престола в случае всяких неожиданностей с царем, и начало пристального изучения дворцового хозяйства, сделавшегося позднее основой опричнины, и хотя временный, но все-таки отход Ивана IV от общегосударственных дел.
Около 1562 г. Иван Грозный написал новую духовную грамоту, в которой определяет порядок престолонаследия и состав регентского совета при его сыне Иване[401] . Регенты И.Ф. Мстиславский, В.М. Юрьев, И.П. Яковлев, Ф.И. Умный-Колычев, Д.Р. Юрьев, А. Телятевский, П.И. Горенский и дьяк Андрей Васильев приняли присягу на верность царю[402]. Все это наиболее доверенные лица царя. Двое из них возглавляли государев дворец: это дворецкий Д.Р. Юрьев и кравчий П.И. Горенский[403]. Последний вместе с Иваном Петровичем Яковлевым во время Полоцкого похода конца 1562 — начала 1563 г. был дворовым воеводой[404]. Очень примечательны имена двух будущих опричников — А.П.Телятевского и Ф.И. Умного-Колычева[405] . Первый сравнительно недавно появился при дворе (он служил рындой в походе 1557 г.[406]). Но уже в 1561 г. он выполнял ответственные поручения царя, производя розыск о смерти Адашева в Юрьеве[407]. Ф.И. Умный- Колычев начал службу свою сравнительно рано, в июне 1558 г. он уже окольничий, а в июле 1561 г. — боярин[408].
Присяга шести сподвижников царя вызвана составлением недошедшей до нас духовной грамоты Ивана IV, согласно которой они назначались членами регентского совета («государь… написал нас в своей духовной грамоте»). Регенты обязывались верно служить наследнику престола царевичу Ивану, царице и другим детям царя в соответствии с завещанием и распоряжением царя («по душевной грамоте, такову грамоту ты, государь… написал о розряде своем государю нашему царевичю Ивану»)[409]. Царь явно боялся повторения мартовских событий 1553 г. и спешил обеспечить трон своему сыну, обезопасив его от возможных притязаний Владимира Старицкого. Назначение регентов из числа ближайших царю лиц дворцового ведомства явилось показателем недоверия Ивана Грозного к Боярской думе в целом.
Начало превентивных мероприятий Ивана Грозного против возможных политических соперников и даже претендентов на московский престол облекалось в старую форму составления крестоцеловальных и поручных записей.
Клятвенные записи с опальных или подозреваемых в крамоле княжат брались уже с начала XVI в. и имели большое политическое значение как действенное средство подчинения феодальной аристократии московскому правительству. В малолетство Ивана Грозного, когда власть находилась в руках феодальной аристократии, да и в годы правления Избранной рады почти никаких записей с княжат и бояр фактически не бралось. Практика взимания поручных и крестоцеловальных по княжатам возобновилась после падения правительства Адашева.
В июле 1561 г., когда в Москве происходили торжества по случаю предстоявшей свадьбы Ивана IV с кабардинской княжной Марией Темрюковной, двоюродный брат царя Василий Михайлович Глинский приносил торжественную присягу на верность Ивану Грозному и «царице» Марии (хотя свадьба состоялась только 21 августа!). Оказывается, что он в чем-то «проступил» перед царем, а поэтому «за свою вину бил челом государю», избрав своим посредником, как это часто бывало, митрополита и освященный собор. В чем состоял проступок Глинского, сказать трудно. Возможно, князь Василий, как и многие в придворной среде, выражал недовольство браком царя с «бусурманкой». Ведь именно со времени этой свадьбы Иван IV начал косо смотреть и на князя А.И. Воротынского[410]. Как бы там ни было, но двоюродный брат царя представлял известную опасность для династии и решение взять с него «запись» имело целью обеспечить полную уверенность Грозного в преданности Глинского. Иван IV «для прошения и челобития» митрополита Макария «отдал вину» В.М. Глинскому. Со своей стороны князь обещал «не отъехати» к польскому королю, самостоятельно не вести с ним никаких переговоров и верно служить царю[411].
Стремясь окончательно обеспечить послушание своего родича, Иван IV возводит его в бояре (в конце 1561 — начале 1562 г.[412]); тем самым подчеркивая несоизмеримую разницу не только между Глинским и самим государем, но и удельными княжатами. Осенью 1562 г. князя Василия Михайловича мы встречаем третьим в «навысшей раде» (ближней думе), после И.Д. Вельского и И.Ф. Мстиславского, и вторым (после Вельского) в комиссии бояр, ведших переговоры с литовским посольством[413].
В.М. Глинский не был единственным при дворе, кто мог похвастаться родственными связями с царствующим домом. Виднейший боярин князь Иван Дмитриевич Бельский также находился в родстве (правда, отдаленном) с Иваном IV[414]. К тому же он породнился с ближайшим царским окружением[415]. Сам Бельский считался служилым князем и владел небольшим уделом, располагавшимся на Волге (город Лух с волостями, Кинешма, Чихачев, Вичуга и др.)[416]. И.Д. Бельский появляется среди
