там Его волю, и не надо противиться этому, а делать свое дело с радостью и легким сердцем. А коль случится несчастье, так если веруешь, Он и в нем тебя не оставит и направит коленки твои по угодной ему дороге. И потом: нельзя объять необъятное. Это уже Козьма Прутков, но он прав по-своему.
Я научаюсь не суетиться и даже изобрел афоризм: кто не суетится, тот никуда не опоздает.
Дома, слава те, Господи, спокойно и любовно. Зайчик снимается, привозит чемодан овощей и денег, так что достаток полный, жаловаться нельзя. «Интервенция» все еще не вышла. Две серии так и не разрешили, я слышу, как Полока звякает ножницами, ублюдок будет, а не роль. Вот как мне не повезло, но я не жалуюсь, что ни делается, все к лучшему, так тому и быть, от судьбы не увернешься…
Почему отчество, а не матчество?
— Надо работать, а не воздух колебать, мы уже вышли из этого возраста. Каждую мысль надо записывать, потом можно все выбросить, не пригодится, но кое-что осядет.
— Вчера посмотрел на тебя молодого в «Пакете», приятно.
— Молодого, Господи, прошло два с половиной года, и многие так сказали — «на Молодого».
Я часто смотрю на живот Зайчика и думаю, неужели там ничего нет, неужели он пустой, и там не прорастает мое семя, и молю Бога, чтоб он послал мне ребеночка, хоть мальчишечку, хоть девчушечку, все равно. Умел бы — сам сделал, но не умею, не дано природой.
Вот и кончилась моя тетрадь — «Книга весны». Завтра начнется новая, как она будет называться?
Рисунок: край стола, на столе зажженная свеча.
23 ч. 25 мин.
Холодно. Дождь. Ветер.
Вчера после спектакля «Три мушкетера» отправились к Веньке. Грустно. Некоммуникабельность. Люся очень изменилась, нервная, подозрительная. Сплетни о Высоцком: «застрелился, последний раз спел все свои песни, вышел из КГБ и застрелился».
Звонок: — Вы еще живы. А я слышала, вы повесились. — Нет, я вскрыл себе вены. — Какой у вас красивый голос, спойте что-нибудь, пожалуйста.
Карижский здорово подготовился к райкому, он умный мужик, и это-то страшно. Чтобы возражать ему — надо было сосредоточиться и тщательно продумать все ходы. А когда со всех сторон кусают — мысли разбегаются… Петрович взялся за голову и полчаса молчал.
(На полях: про святость, про ремесло, про честность, про то, что нет другой жизни, и надо любить ее и уважать.)
С утра вчера закончил первую главу. Репетировал я с молодыми артистами стихи, обучал, открывал секреты, передавал штампы. Читал главу Б. Глаголину — в общем понравилось — хочется больше динамики — предполагает заявить очередь с самого начала и через нее накалять. Вечером был Гаранин[30]:
— Любимов — знамя интеллигенции.
— Повтор 47 года, талант остался, а где те люди, что лаяли?
— Страх ни к чему хорошему не приводит, не надо бояться, не те силы там и тут.
— От Дупака отвернутся все интеллигентные люди, его не будут звать даже в массовки, он не прокормит свою буфетчицу, не сориентировался, перепугался, надо было жертвовать собой и не было бы жертв.
— Там, наверху, не могут простить ему, что он бросил дочь легендарного героя.
Зайчик в Душанбе, и там землетрясение, отчего такое совпадение?
Высоцкий играл Галилея с похмелья. Снова развязывает. После сеансов Рябоконя лекарств не принимал. Обманул. Три раза выпадение текста абсолютное.
Слушал немного репетицию «Тартюфа». Ученичество. Несмелость. Шаткость. Это, конечно, первые, пристрелочные, но надо же работать.
Написал письмо Полоке. Звонил Юле[31]. Год назад появилась в дневнике фамилия — Полока.
Немного выбит из седла. На боку. Заболел и странно как-то. Так обложило горло, как не было. И всякие прочие валики тоже болят. Ночью просто невозможно спать было. Шея разрывалась болью. И тут еще десна распухает, непонятно, зуб мудрости решил меня наказать, что ли. И вот болею. А все, думаю, оттого, что выбили из колеи, выпрягся из хомута, супонь развязалась. Да, такая резкая остановка, непривычная тишина может свалить надолго. Ах, Федор, Федор… Не надо курить, не надо!!! Держаться надо!
Был врач. Выписал бюллетень. Знает по «Павшим». Спрашивал про крест. Сказал, что верую: потом начал вертеться и самому непонятно: верую или не верую, хочу верить — это правильно.
Читал свой первый дневник. Записано: «Но главное (чтобы стать хорошим актером) нужно любить людей и любить, как можно сильнее». Это записано 10 лет назад. И теперь, в своих последних дневниках, думая о Боге, о жизни, о профессии, я снова пишу о любви уже на основании не только услышанного, прочитанного, но — пережитого, испытанного самим.
«Все в мире доброе рождалось от любви».
И вдруг я стал думать над тем, а кто любит меня в этом мире, кому я нужен, кому я сделал что-то, чтоб меня не забыли и помянули добрым словом.
Я болею, лежу и смотрю в потолок, кто бы мог прийти ко мне, и кто мне дорог, нужен, кого бы я хотел видеть, и кому бы хотел показаться в таком виде.
Сложно.
Мне лучше.
— Глаголин. — Страшным человеком ты будешь лет через 10. Ты посмотри… насколько ты моложе меня… а сколько в тебе злости, сарказма… Ты же этих молодых артистов замурыжил окончательно… Что они подумают.
— Пройдет время, покинешь ты пост парторга, окунешься в работу, в каждодневную жизнь нашу и поймешь, что не столько вокруг дерьма, как тебе кажется. Положение твое тебя обязывает глядеть на все под определенным углом.
Хоть и написал Полоке, что в хорошей форме, но это скорее к внутреннему состоянию относится, физически — не очень, хотя играю, вроде бы, на уровне. Последние «Антимиры», по-моему, очень отлично работал. Надо доиграть сезон как следует, вот поднимусь, а это будет завтра, Бог даст, и потихоньку начну «формироваться».
Хочется много хороших писем написать, всем, кого знаю. Но как их писать, когда по-прежнему не налажены дела с родителями, что за черт. Неужели они действительно прочитали мое письмо к Тоне? Что делать, что делать? Братец хорош…
Зайчик снова собирается в Душанбе. Обнаружилась Зинка. Она забеременела — вставила какую-то штуку, чтоб избавиться. Ее, штуку, нужно было держать несколько часов, а она ходила с ней три дня. Началось заражение крови. Еле спасли. Как в деревне, ей-богу. Оттого еще и нервный сдвиг.
Шеф подобрел во всех этих передрягах. Он не ожидал такой мобильной, всеобщей поддержки. И
