И вот он достаёт кларнет с внимательным пренебреженьем, с лица необщим выраженьем его вставляя в рот себе. И вот он напрягает лоб, кларнетным клапаном бликует, и вот он так спецально дует, как будто произносит «ю-у-у!». И вот он двадцать лет назад сидит в своём армейском парке, играет марши, вальсы, польки, мазурки даже иногда, а я в сатиновых штанах, с мячом и во вратарской кепке, в перчатках и китайских кедах там двадцать лет назад стою и слушаю, открывши рот, хоть мне давно пора быть дома, как он дудит непобедимо и легендарно два часа, и всё светло, хотя и поздно, а он опять листает ноты, сверкая сказочным кларнетом, сияя сказочным собой, и вальс, июль, и буква «ю», и марш, и, кажется, фокстрот, и я там до сих пор стою, так и забыв захлопнуть рот[477]. При употреблении вполне нормативного настоящего исторического времени глагола ненормативным оказывается его помещение в конструкцию с указанием на время события: И вот он двадцать лет назад / сидит в своем армейском парке, / играет марши, вальсы, польки, / мазурки даже иногда. При другом обстоятельстве времени, например вчера, в прошлую пятницу, речевой аномалии бы не было, в таком случае существует ограничение на слишком большую отдаленность события от момента речи. Но, вероятно, при отнесении события даже к таким отдаленным временам не стало бы нарушением нормы разделение настоящего исторического с обстоятельством времени границами предложения, например: И вот, это было двадцать лет назад, он сидит в армейском парке, играет марши…
Наглядность настоящего исторического времени в стихотворении гармонично объединяется с фонетической изобразительностью. Слово виолончелиста само по себе — своей протяженностью, мелодической последовательностью четырех разных гласных в шести слогах, трехстопным хореем в пределах слова, дополнительными ударениями, сочетанием ио — показывает причудливое движение смычка и сапожной щетки. И эта музыка, звучащая и в сознании бывшего музыканта, и в самом слове виолончелиста, вторит началу строки И вот он чистит… — в этом случае становится заметным и подобие согласных. Таким образом, в этом тексте фонетика, художественный троп (сравнение) и грамматика сливаются в единый поэтический аргумент достоверности высказывания — об уходящем времени и о таланте, печальным образом воплощенном чисткой сапога. Печаль соединена с оптимизмом ощущения того, что музыкант остается музыкантом при любых обстоятельствах.
Следующий текст демонстрирует игру с грамматическими и акцентными вариантами слова:
Роме Воронежскому Мы садимся в наш автобус, собираемся поехать. Тут кондукторы приходят, а потом кондуктора. И кондукторы нас просят: «Проездные предъявляйте!» а кондуктора велят нам: «Оплатите за проезд!». Мы кондукторам предъявим, а кондукторам — оплотим, нам бы только бы поехать, а уж там — как повезет. Повезут ли нас шофёры до метро без остановок, или высадят в канаву удалые шофера? Или, может, некий шофер просто выйдет из кабины и уйдёт, не попрощавшись и дверей не отворив. У Матросского у моста мы, забытые, заплачем. Или тихо засмеемся у Матросского моста[478].
