везде (рис. 8). Обратим внимание на то, что слово Бог в последнем из перечисленных листовертней написано как графический палиндром. Листовертень здесь Бог <—> Бог везде, воспроизводящий смысл известного богословского постулата, побуждает задуматься о том, что предполагаемый взгляд Бога может быть направлен из любой точки пространства. В тексте бабочка <—> куколка поворот слова соотносится с биологическим метаморфозом.
Листовертни позволяют производить самые разные словосочетания — например, атрибутивные или предикативные вечность <—> неуютная (рис. 9), человек <—> радостен (рис. 10). Взаимообратимость и визуальная слитность субъекта с его атрибутом или предикатом, а в последнем примере неразличение атрибута и предиката зрительно дают представление о синкретическом единстве предмета с его признаком и действием — то представление, которое было характерно для архаического сознания.
При антонимических отношениях исходных слов с перевернутыми, как, например, друг <—> враг (рис. 11), секретно <—> открыто (рис. 12), завтра <—> вчера (рис. 13), восток <—> запад (рис. 14), происходит и установление, и аннулирование антитезы, чем активизируется представление о единстве противоположностей. В этом случае приобретает буквальный смысл выражение «это зависит от того, как посмотреть». Написание слова завтра здесь очень похоже на логотип русской националистической газеты с таким названием, отчего этот листовертень становится политическим высказыванием. В примере восток <—> запад дополнительно усиливается иконичность текста, так как оба слова обозначают ориентацию предмета в пространстве, меняющуюся от исходной позиции наблюдателя. Понятия «завтра» и «вчера» тоже относительны, потому что они зависят от точки отсчета. В реальности «завтра» с течением времени превращается во «вчера», а о всяком «вчера» два дня назад говорили завтра.
Особенно интересно, когда в визуальном представлении листовертней нейтрализуются антитезы, связанные с известными персонажами в культуре: Авель <—> Каин (рис. 15), Гулливер <—> лилипут (рис. 16), Моцарт <—> Сальери (рис. 17). Это явление по существу зрительно воплощает двойственность авторского «я» писателей, их интенцию раздваивать собственную личность в положительных и отрицательных персонажах произведений. Иными словами, листовертни в таких случаях возвращают сознание читателя-зрителя к сущности авторского «я».
Обратим внимание на то, что у имени Авель есть покрытие наверху — как титло у сакральных слов в древних текстах, а у имени Каин этот же элемент начертания оказывается снизу, давая представление о преисподней.
Читая имя Гулливер, мы видим, как буквы становятся выше, а у слова лилипут буквы уменьшаются в размере, но в обоих случаях направление изменения становится противоположным к концу слова.
В листовертне Гамлет <—> Йорик (рис. 18) обнаруживается временная перспектива и одновременно ретроспектива: Йорик был живым, как Гамлет, а Гамлет будет мертвым, как Йорик. Так символика сцены из трагедии Шекспира получает графическое выражение, не выходя за пределы личных имен персонажей.
Во многих листовертнях изображены сентенции: суть скучна <—> тайна ушла (рис. 19), на уме у нас <—> одна смерть (рис. 20), надоела нагота <—> в любви красота (рис. 21), безумие <—> мир весел (рис. 22).
В таких высказываниях не обозначены знаки препинания, но, переворачивая лист или поворачивая голову, читатель сам делает мощную запятую рукой, книгой или головой. Таким образом, знак препинания, воплощаясь в жесте читателя, осуществляется телодвижением.
Любопытны сентенции, персонажами которых являются деятели культуры, например писатели: Гоголь <—> пророк (рис. 23), Блок <—> мастер (рис. 24), В В Розанов <— > домочадец (рис. 25), Вася Розанов <— > срам среди веры (рис. 26), Ерофеев Веничка <— > капризы без героев (рис. 27), Юрий Мамлеев <— > безумные игры (рис. 28), Эдуард Лимонов <—> в Москве Бонапарт (рис. 29).
Дмитрий Авалиани постоянно усложняет свою задачу, появляются высказывания-афоризмы от имени писателей, воспроизводится структура эпиграфов: радость молчать о Руссо Вольтер <—> грешное слабо Антон Чехов (рис. 30). Но внутри такого многокомпонентного комплекса могут читаться и другие тексты: Антон Чехов радость молчать. Можно сказать, что короткая сентенция в составе длинной (текст в тексте) организована по принципу анаграммы, но не буквенной и не звуковой, а словесной. Такова структура и многих других листовертней (например, на рис. 32, 33, 35).
Некоторые листовертни имеют свой сюжет и могут быть названы короткими рассказами: парус обвис <—> мира конец (рис. 31), совсем я плох точка <—> хочу в народ не могу (рис. 32), катастрофа подайте <—> надейся дева старушка (рис. 33).
Встречаются тексты-команды: Юлий Цезарь <—> убей Брута (рис. 34); чепуха Пушкина чудеса <—> убрать сократить текст (рис. 35).
Среди лиетовертней есть онтологические диалоги: отвечай кто ты <—> я Юлий Цезарь, кто ты <—> я червь, кто ты <—> я точка (рис. 36).
Во многих листовертнях можно видеть разнообразные свойства поэтического текста, часто весьма пространного, например, рифму и ритм: Север юг запад восток <—> надоел пустой восторг (рис. 37), Бог мой как мы далеки с тобой <—> дороги разрыв сатана за игрой (рис. 38). В данном случае высказывание вне словесного или ситуативного контекста позволяет читать фрагмент Бог мой и как междометное восклицание, и как обращение к Богу.
Встречаются аллитерации: сальто ласточки <—> и аромат амура (рис. 39), метафорические уподобления: пространство <—> образ гроба (рис. 40), аллюзии и цитаты: дар напрасный <—> заканчивается (рис. 41) (ср. у Пушкина: Дар напрасный, дар случайный / Жизнь, зачем ты мне дана?); цитатой является и название сборника в листовертне Авалиани Дмитрий <—> Улитка на склоне (рис. 42), воспроизводящее заглавие повести Аркадия и Бориса Стругацких.
Но далеко не только внешние поэтические приемы делают листовертни Авалиани высокой поэзией.
Илья Кукулин отмечает психологическую тонкость и драматизм лиетовертней:
Каждый из таких экспериментов — явление своего рода языкового театра. Театра в самом высоком смысле слова — того, который имеет целью превращения и преображение.
(Кукулин, 2000: 145) Людмила Вязмитинова пишет:
Чередование в книге [ «Лазурные кувшины». — Л.З.] традиционных стихов и неоавангардных дает наглядное представление о том, что у этого автора экспериментаторские и
