Не рыдай мене мати!..
Не рыдай не опадай не осыпайся не обнажайся снежнокудрявая блаженная алыча над рекой!..
…И через тридцать лет поэт Тимур-Тимофей певец Всея Руси и Всея Азии со смертной безысходной болезнью в теле и в душе входил в весеннюю февральскую реку Кафирнихан навек и ногами ледовыми дрожащими последними задел споткнулся об остаточные ржавые зеленые от ветхости старости и неумолимой воды железные колья заборы истлевшего туберкулезного санатория.
И вспомнил Лидию-Морфо.
И вспомнил, что она ждет его верная в реке ледяной.
И истлели избились истратились излились в воде бегучем текучем тлене железные заборы, но не душа человеческая ждущая… да!..
И там на берегу стояла алыча цветущая…
…Лидия-Морфо я пришел я вернулся к тебе дальная речная любовь моя!..
И сойдем с путей земных на пути небесные…
Да дай только проститься с алычой земной блаженной!..
И пойдем поплывем к иным брегам! к иным селеньям!..
…Но лежит фазан убитый гранатовый на скатерти льняной.
Но прощается мать моя с Пасько-Корыто. С конем его. С саблей его нагой.
— Анастасия, я скоро вернусь. Мы побьем потравим повалим немцев ворогов и я вернусь. Скоро!..
И он бьет коня саблей и конь ал шелковый вздымается во дворике нашем и уносит его убивая приминая гонными гневными копытами кроткую нашу дворовую траву траву…
…Я вернусь. Скоро… Анастасия, скоро…
…Русь! Ты ворог всем? Иль тебе все вороги народы?..
…Дядя Пасько-Корыто, и вы вернулись.
Скоро.
Словно немцы вороги охотники убивцы убийцы ждали вас прямо за низким саманным ночным слепым нашим дувалом…
И вы вернулись…
Скоро!..
…И там у пыльного нашего городского низкого вокзала росли старые дурные акации и они цвели душными цветами и я влез на акацию и ел цветы эти, потому что война была голодная, а цветы были желтые сладкие медовые.
И люди голодные веселые ели эти цветы и бродили по цветущим деревьям как пчелы медососы медосборщицы.
И дальный наш город Джимма-Курган пыльный был голодный был веселый.
И люди ели цветы акации и коровий жмых и кору кленов весенних текучих влюбленных.
И люди бродили по деревьям цветущим и брали как пчелы потому что на земле голодно было и сиро…
И отгоняли пчел недоуменных покорных…
Но весело было в городе Джимма-Кургане…
И я ел коровий жмых и сосал жевал кленовую горькосладкую шершавую душную свежую шкуру кору и цветы акации у вокзала…
А на рельсах стояли под солнцем открытые железнодорожные платформы прибывшие от Войны и там лежали стояли томились калеки инвалиды войны далекой…
И тут были слепые, безрукие и безногие…
И они приехали в дальный наш пыльный Джимма-Курган, потому что был тут конец-тупик исход железной дороги и дальше не шли поезда, а домой на Русь свою к своим женам не хотели они возвращаться стыдливые, потому что были неполные усеченные утесненные…
И хотели быть мертвыми убитыми усопшими для жен и детей своих, а не изуродованными а не искаженными…
Но близ платформы теснилась стояла очередь вдов безнадежных безмолвных сердобольных и вдовы брали разбирали чужих мужей солдат улыбчивых застенчивых виновных…
И уводили уносили их с собою… неполных…
И медсестра Софья-Лакрима София-Слеза София-Колодезь в белом халате сопровождала калек.
И она раздавала их.
И я знал ее, потому что она жила в нашем дворе в деревянном сарае…
И вначале разобрали увели домой слепых а потом безруких а потом безногих…
И очередь вдов иссякла у платформы…
И я глядел с привокзальной пыльной старой акации на платформу и на ладную тугую тесную плодовую Софию-Лакриму в белом халате и на очередь…
…Русь Русь где мужи воины твоя?..
…О Боже! и я ел цветы акации и глядел на платформы и иссякла очередь вдов и на последней платформе остался один солдат.
И он улыбался.
И он был совсем совсем совсем насквозь наотрез навек безногий.
И он улыбался широко и вольно.
И во рту у него был стручок афганского перца.
И в глазах у него были веселые счастливые полноводные слезы слезы возвращенья…
И он сидел на четырехколесной ползучей деревянной каталке коляске а в руках у него были резиновые бруски, чтоб отталкиваться от земли…
И он увидел меня в ветвях акации, хотя я хотел спрятаться и засмеялся захрипел закричал:
— Тимка! Тимофей!.. Погоди есть цветы акации…
Я тут привез тебе чудового дюжего гарного немецкого шоколада!..
Только не говори матери, что я вернулся…
Я ведь ей и раньше не был нужен. С ногами…
А теперь — тем паче…
Не говори, хлопчик…
И он улыбался мне и плакал кривился мутился радовался от стручка красного перца афганского…
…Ай дядя Пасько-Корыто!.. ай был фазан алмазный а стал гранатовый…
Ай дядя Пасько-Корыто!..
Ай где твой конь шелковый алый?
Где твоя сабля нагая острая хозяйка лютая босая однолезая косая?
Где твои ноги в сапогах яловых смоляных гуляющих?..
…Тимофей!.. Только не говори матери что я вернулся!..
И он улыбался мне, он святой оброн оброк упадь обрубок Войны…
— Возьми шоколад, хлопец…
…Матерь матерь полночная матерь мать мати моя! пусти меня к реке ночной сталой туманной где из туманных сафьяновых кустов тугаев возлетают талые талые февральские фазаны нетронутые алмазные…
