блаженно дремлет, объятый тремя блаженными коралловыми змеями…
О Боже!.. О, ночной Господь мой!..
Это она! Эфа!.. Пришла и угнездилась в покорных чреслах моих!..
О!..
А я дремал, забвенно плыл на старинном кресле…
И был обвит одной коралловой Эфой, но она служила мне, как две эфы…
Как та, которая высекала, вынимала, выжимала сладостно живицу Царя, и как вторая, которая эту живицу жалом-язычком убирала… да…
Да! Это было ночное лакомство, великогрешная утеха нечеловеческая Царей!..
И у Эфы, как у священной змеи древних египтян Фи, дрожали от наслажденья первобытные рожки!..
И вот от одиночества моего Эфа стала тайной, пряной утехой лакомой моей…
И я, содрогаясь, гладил рожки ее, как у улитки, содрогаясь от дочеловечьего звериного удовольствия!..
…С той ночи Эфа стала приходить ко мне, в чресла мои…
И странно: до этой ночи я болел и мучился болезнью мужей — простатитом, и ни дорогие лекарства, ни ласки женщин не изгоняли недуг возрастной сей, но после этих змеиных ночей забыл я о нестерпимой болезни…
О! Быть может, цари и за это возлюбили целительную Эфу?..
Не знаю… не знаю…
Тут много тайн!..
Но у древнего поэта Тахири есть такие строки:
О, мой зебб, фаллос в ночи
Обвивает сладостно меня и возлюбленную мою,
Как целебная Коралловая Эфа…
Или это мой зебб — Коралловая Эфа…
Тут опять тайна…
Быть может, Коралловая Эфа — это метафора?..
Или Коралловая Эфа служила не только Царям, мужам, но и их сладострастным женам, по ночам вползая в их трепетные лона, гнезда? и, биясь, виясь там, высекала и пила живицу жен слаще и дольше, чем зебб Царя?.. А?..
Сколько тайн ты сокрываешь, коралловая сестра, подруга, а теперь и возлюбленная моя? А?..
О Боже!..
Вот так змеи выхолащивали и убивали неплодных Царей и их нерожающих жен?..
Вот так погибали Династии и страны от сладострастия?..
Ибо!..
Ибо Господь еще в древности воздвиг священную, неприкосновенную границу — стену между человеком и зверем (иногда зверь вселяется в человека)…
Но всемогущие Цари нарушали сладострастно эту границу — стену!.. И за это погибли, изошли?..
О Боже! О Господь мой!..
Иль в эту ночь я тоже нарушил священную границу?..
И должен погибнуть, сгинуть?..
И погибну… И сгину… И сделаю смерть наслажденьем последним…
В русской метели-саване?..
В таджикской реке-хрустале?..
Или у Стены Плача в Иерусалиме, где я был много раз, и всякий раз радостно и горестно, как дитя, рыдал, воспоминая безвинного отца своего, чья могила неизвестна…
И мне казалось, что его безвестный, неприкаянный прах где-то рядом — на Масличной Святой Горе усопших, где лежит мой возлюбленный друг Борух Мойшезон…
Когда-то я был на Кипре, и там узнал о кончине друга моего, и в слезах написал вот это стихотворение…
…Хотел я от Кипра по морю приплыть к тебе на Святую Землю к Стене Плача
О мой древнеиудейский возлюбленный друг друже Борух
Но ты устал притомился ждать ждать уповать на берегу Хайфы
Где так блаженны медоточивы так необъятны хмельные безумные встречи земные
Но ты нынче ждешь меня на Оливковой горе мертвых в Иерусалиме
Мой Борух безвинный безвинный безвинный
Ты ждешь меня на горе где так несказанно пустынны где так одиноки свиданья
Прости мне что я живой на берегу Кипра остался и не пошел по волнам на это свиданье роптанье
На это томленье рыданье молчанье загробное провиденье упованье
Мой Борух мой Борух мой Борух ты видишь с горы через море что я к тебе тихо сбираюсь
Но ты уже с Богом а я на земле все еще одиноко томлюсь и сиротски скитаюсь и маюсь…
И все уповаю и все уповаю на насмерть на навек несбыточное на земное объятье
свиданье свиданье свиданье рыдалистое радостное…
Но!..
Но с той ночи Эфы, когда я нарушил божественную Стену между зверем и человеком — я был обречен…
С той ночи Рок встал надо мной…
Борух, древний друг мой, — с той ночи я мёртвый, я с тобой…
О!.. Помоги мне!..
Глава пятнадцатая
ГЕНЕРАЛИССИМУС
…Даже когда человек рвет яблоко с дерева — он похож на убийцу…
…Раннее утро
Метель утихла, улеглась, разостлалась по земле первым, крупитчатым, алмазным снегом…
Была летучим слепящим саваном, стала жемчужным, покорным, подножным ковром…
Я люблю босым ходить по первому снегу!..
Я просыпаюсь в кресле своем…
Эфа ушла неслышно, как неслышно уходят утром захожие любовницы, которые раньше часто забредали в мой дом, а теперь перестали…
