«Что ж ты детей мучишь?» Отвела их в вестибюль — погреться. А женщина эта, с давидовой звездой на плакате, смотрит на меня — и ни слова. Потом я увидела, как она снова вывела мальчика и девочку на улицу.
Вечером, после концерта, вся в слезах, она подошла ко мне — оказывается, упросила администрацию разрешить ей войти в зал послушать. Извинилась и объяснила: детей надо кормить, а за каждый час, что с плакатом ходишь, платят пятнадцать долларов…
Сколько же их, обманутых, несчастных, в этих «манифестациях» и «шествиях протеста»!
В Канаде, в Виннипеге подошли к нам какие-то личности с куцым плакатом «Свободу Украине!».
«Да вы с Юрой Гуляевым поговорите, — сказала я им, — вот вам самый подходящий собеседник — он ведь в Киеве живет и там в театре работает».
Потом и я включилась в разговор, рассказала, что незадолго до поездки за океан проехала по Украине, своими глазами видела, как хорошеет и цветет наша братская республика; рассказала, что я и украинские песни пою наравне с русскими.
Не знаю, дошли ли до них эти слова, только сорвали мы мероприятие «Украинской лиге» — пикетчики окружили нас, внимательно слушали рассказ о Советской Украине, слушали украинские песни, просили приезжать почаще. А картонку с призывом «Свободу Украине!» кто-то бросил прямо на землю; пока шел разговор, так никто о ней и не вспомнил…
Наши зарубежные гастроли всегда расписываются чуть ли не по минутам. Кроме концертов и репетиций — разные встречи, пресс-конференции. В одну из поездок по Америке, где за 80 дней мы дали 70 концертов в 55 городах, проехав автобусом 20 тысяч километров, таких встреч было особенно много. На них неизбежно заходила речь об отношениях между СССР и США в будущем и в прошлом.
Один из чиновников на коктейле в Белом Доме отметил, что исполненный оркестром имени Осипова «Полет шмеля» Римского-Корсакова напомнил американцам об одном эпизоде в истории их страны. Дело в том, что в разгар Гражданской войны в 1863 году к американским берегам прибыли две русские эскадры, которые в немалой степени помогли укреплению позиций президента Линкольна. В составе эскадр был клипер «Алмаз», на котором служил впоследствии великий русский композитор, а тогда совсем еще юный гардемарин И. А. Римский-Корсаков.
Запомнилась мне пресс-конференция после концерта в Сан-Франциско, на которой один журналист процитировал корреспонденцию газеты «Нью-Йорк таймс» о праздничном концерте в Кремлевском Дворце съездов. В корреспонденции почему-то утверждалось, что советские люди угрюмы, суровы и сдержанны в своих чувствах, что «их жизнелюбие отягощено думами о выполнении плана».
Руководители делегации предложили мне как неизменной участнице многих таких концертов ответить этому журналисту. Помню, начала я говорить о том, что трудолюбие советских людей всем хорошо известно. Это их трудом за такой короткий срок Россия стала мощной мировой державой. А жизнелюбия, задора нашим людям не занимать — иначе бы нам было многое не по плечу. Даже в прошлой войне, принесшей советскому народу столько бед, люди не теряли самообладания. Ярким доказательством того служат советские песни. Тогда звучали и торжественные, мобилизующие песни, такие, как «Вставай, страна огромная» Александрова, и лирические, например «С берез неслышен, невесом…» Блантера, и шуточные «Вася-Василек», «Самовары-самопалы» Новикова, и многие другие, которые поднимали дух людей, внушали им веру в неизбежную победу. Ну а что в мирное время нам просто нельзя без юмора и шутки — это каждому ясно. Для иллюстрации я пропела по куплету из каждой песни прямо перед наставленными на меня кино– и телекамерами…
Начало наших гастролей в США в 1972 году совпало с открытием выставки художественного творчества народов СССР. По этому торжественному случаю в Вашингтон прилетела министр культуры СССР Е. А. Фурцева. В США о ней говорили и писали как об авторитетной и эрудированной личности, более десяти лет занимающейся сложными вопросами культуры.
Наблюдая за Екатериной Алексеевной со стороны, трудно было не восхищаться её поразительной трудоспособностью, целеустремленностью и преданностью делу, которому она служила.
Мне довелось слышать, как Екатерина Алексеевна отстаивала в споре с французскими гостями академические традиции оперного театра. Она доказывала непреходящее значение западной и русской оперной классики, с гордостью говорила о единственном в мире московском музыкальном театре для детей.
Мне рассказывали, какое впечатление на западных представителей — участников конференции министров культуры европейских государств в Венеции — произвела энергичная, наступательная позиция советской делегации во главе с Е. А. Фурцевой.
Во время гастролей по Сибири в феврале — марте 1970 года (в маршрут были включены Барнаул, Красноярск и Новосибирск) я видела, с какой безжалостной самоотдачей выполняла Екатерина Алексеевна намеченную программу. С утра по две-три встречи с партийным активом города, вечером — обязательное посещение театральных спектаклей, беседы с актерами — она интересовалась их творческими и бытовыми нуждами, тут же, на месте, оказывала помощь.
Екатерина Алексеевна обладала удивительной способностью общаться с аудиторией, располагать к себе слушателей. Чего стоила одна ее фраза, которую она любила повторять, выступая перед деятелями искусства: «Направляясь к вам, я подготовила доклад, вот он, — говорила она, показывая странички, — но мне хочется видеть улыбку ваших глаз». И, отложив в сторону заранее написанный текст, заводила непринужденный, задушевный разговор об актуальных проблемах творчества.
Я дописываю эти строки по следам скорбных событий. Рано утром 25 октября 1974 года я выехала на концерты в Горький, где открывался пленум Союза композиторов РСФСР. За час до выступления мне сообщили, что Екатерины Алексеевны не стало…
В тот вечер я пела партию из оратории Родиона Щедрина «Ленин в сердце народном». Угасли последние такты оратории, и присутствовавшие в зале вместе с исполнителями на сцене почтили вставанием память замечательного человека, пользовавшегося искренним уважением и любовью советской художественной интеллигенции, всех, кому хоть раз в жизни посчастливилось встречаться с этой женщиной.
За год до гастролей в Японии импресарио Исия-сан, — кстати, певица в прошлом — обратилась с просьбой в Министерство культуры СССР направить «наиболее характерного исполнителя русского фольклора». Выбор пал на меня.
Я заранее начала готовиться, репетировать. И хоть к тому времени в Японии меня уже немного знали (фирма Victor выпустила два «гиганта» с моими песнями), волнения от этого не убавилось. Как-то примут русскую песню в Стране восходящего солнца? Хочешь не хочешь, а языковый барьер остается. Опере, особенно классической, а тем более балету во сто раз легче и проще. Да и аккомпанирующий состав для японских зрителей необычен: два баяна, одна балалайка да гитара.
Прибыли пароходом из Находки в Иокагаму, приносят мне японскую газету, переводят: «…Впервые русская певица будет выступать с сольными концертами в Японии». Лучше б не показывали мне тогда эту газету… Даже выходить на сцену страшно стало. Не заезжая в гостиницу, отправились в концертный зал, где через день должна была состояться наша премьера. Осмотрели сцену, решили попробовать микрофоны. А звук поплыл. Сверху доносился какой-то шум, словно кто-то стучал молотком по крыше. «И так волнений хватает, а тут еще, наверное, ремонт затеяли», — подумала я. Только после репетиции наша импресарио объяснила, что в Токио было землетрясение, от которого покачивались здания даже с мощными стенами и фундаментом. Но чтобы лишний раз не беспокоить, решили ничего нам об этом не говорить.
Как сейчас помню, в день премьеры повезли нас из гостиницы в токийский концертный зал «Хосей Ненкин». Вышли из автобуса, сопровождающий подводит нашу группу ко входу, а там висит огромная афиша. Спрашиваю, что значат иероглифы справа от моего портрета. «Известная певица из Москвы. Выступала в самодеятельности. Работала токарем на заводе».
Потом, во время гастролей, ко мне не раз приходили за кулисы японские рабочие, профсоюзные активисты. Они приносили ту же афишу, уменьшенную до размеров программки, тыкали пальцем в те же самые иероглифы и спрашивали, так ли все на самом деле. Даже этим дружески настроенным людям трудно было поверить, что в СССР искусство не является монополией какого-то избранного круга.
Я объясняла: да, все правда. Говорила, что у меня на родине таланту не дадут погибнуть. Он обязательно раскроется. Моя собственная судьба тому яркий пример. Когда в школе, на заводе, в швейной
