командной, коллективной игре фальшивить, прятаться за спины других нельзя… Это качество необходимо всякому художнику, не так ли?»
На одном из наших представлений за кулисы пришел известный французский артист Жан Ришар, пригласил познакомиться с его детищем — детским городком развлечений по типу Диснеевского парка, устроенным на песчаных землях в пятидесяти километрах от Парижа.
Ришар встретил нас с группой всадников в ковбойских костюмах с пистолетами и лассо. Нам показали детский поезд, несущийся по песчаной пустыне мимо вигвамов и индейцев, мимо дерева, на котором висела фотография бандита (самого Ришара) с перевязанным глазом. На ней была надпись: «10 000 франков за поимку Билла Одноглазого». Вскоре произошла игра в ограбление, разбойники на лошадях догоняли поезд, стреляли, врывались в купе, обыскивали…
Наведывался к нам и Шарль Азнавур, сетовавший на кризис в легкой музыке. К тому времени распустили свои оркестры такие известные эстрадные дирижеры, как Филипп Брэн, Жак Эльян, Рей Вентура, и ряд других. Алике Комбел, считавшийся лучшим саксофонистом Европы, отдавший профессии 35 лет жизни, вынужден был покинуть сцену. Потерявшие работу музыканты огромными толпами собирались по пятницам вечером на площади Пигаль, организуя своего рода биржу труда.
— Виртуозы стали не нужны, — сокрушался Морис Торез при встрече. — Нынче в моде невежды, убивающие музыку. Дергание на сцене и бормотание в микрофон затмили настоящее искусство. Всякого рода псевдомузыканты теснят подлинных исполнителей эстрадной и классической музыки. Молодые парни с пустым взглядом, нечесаной гривой волос и напыщенно-циничным видом имеют больше шансов завоевать известность, нежели молодые люди, окончившие с отличием консерватории! Коммерсанты от зрелищ избегают профессиональных музыкантов, они занимаются убожествами и бездарями, умеющими лишь бренчать на гитаре, извлекая из нее один и тот же часто повторяемый звук. Дилетантство губит музыку.
Не помню, на каком по счету концерте в «Олимпии» присутствовало много эмигрантов, моих соотечественников, покинувших страну в разные годы. Я ощутила громадную тягу их к русским песням, романсам. И мне пришлось петь больше, чем обычно: хотелось в песне рассказать о России, пробудить в этих людях самые сокровенные чувства. С болью в сердце вспоминаю, как на сцену поднялся седой старик и опустился передо мной на колени. Сколько я ни уговаривала, он не вставал и все повторял: «Если б мог, все бы отдал только за то, чтобы умереть на Родине…» А потом, не стыдясь слов, сказал: «Родимая, если доведется встретиться, привези хоть горсть землицы русской!» (Через несколько лет я вновь оказалась в Париже, пела в двух концертах, но за освященной землей, что прихватила в холщовом мешочке, никто не пришел — видно, не дождался старик…)
Вскоре русская колония в Париже обратилась ко мне с просьбой дать концерт, сбор от которого пойдет в фонд помощи бедствующим детям старых русских эмигрантов. Я не могла отказать. У меня до сих пор перед глазами переполненный зал русского клуба, засыпанная цветами сцена, заплаканные лица зрителей. После концерта подошла пожилая женщина, торопливо проговорила по-русски и по-французски, что она может теперь умереть спокойно. Прижимая руки к груди, рассказывала о своей жизни, о работе над театральными куклами, не принесшей ей счастье. Это была дочь художника Поленова. Она пригласила меня на чашку кофе к себе домой на улицу Дарю, неподалеку от зала Плейель. От нее я узнала о судьбе некогда популярного русского поэта Игоря Северянина, зарабатывавшего себе на жизнь нелегким трудом рыбака, об одиночестве старого театрального художника и историка искусств Александра Бенуа, родившегося и выросшего в Петербурге. У последнего в Париже была семья, родственники. Из Милана несколько раз в год приезжал сын, главный художник «Ла Скала» Николай Бенуа (я видела его превосходные декорации к «Борису Годунову», «Граду Китежу», «Князю Игорю», «Хованщине», «Золотому петушку»). Не забывал деда и внук, живший в Риме. Но как ему недоставало своего, родного, российского… В последнюю в своей жизни ночь он бредил Родиной. Ему казалось, что он идет по залам любимого Эрмитажа и величественная Нева приветствует его в родном городе.
…По приглашению профсоюза автомобильной промышленности я вместе с группой наших артистов посетила завод «Рено». В обеденный перерыв на площади перед входом поставили два больших грузовика. На этой «сцене» каждый из нас старался показать все, на что способен. Несмотря на ливень, никто из зрителей не покинул концерт, и он продолжался довольно долго, к взаимному удовольствию.
В один из вечером Кокатрикс пригласил нас в крупнейшее фешенебельное варьете «Лидо» в центре Парижа на Елисейских полях. Обычный эстрадный театр для миллионеров и туристов с весьма высокой входной платой. Зрители попивали напитки, сидя за столиками, расположенными амфитеатром возле небольшой, выдвинутой в зал сцены. Чего только на ней не происходило! Балетный номер «Гимн любви», довольно эротический по содержанию, сменили озорные акробаты, перебрасывающиеся со зрителями шутками, от которых уютный зал грохотал от смеха. Затем появились американские прерии, ковбой на лошади, показывающий искусство обращения с лассо. Мастерство жонглера исключительно. Далее следовал секстет уличных музыкантов в живописных лохмотьях. Музыкальную буффонаду сменили «герлс». Их отбирают сюда со всего мира, по принципу «сексуальной зрелищности». Откровенная демонстрация своего обнаженного тела, как мне показалось, не вызывает у них никаких эмоций. Вся программа занимала одно отделение, около двух часов. Она отличалась артистизмом, однако была совершенно лишена какой-либо одухотворенности.
Наши гастроли совпали с четырехсотлетием Нотр-Дам. Ночью собор подсвечивался изнутри. Круглые окна с затейливыми витражами ярко горели, мрачные силуэты химер четко вырисовывались на крыше. Вся прилегающая к собору набережная Сены была запружена народом: слушали трансляцию мессы.
В асфальт площади перед собором вделана истертая миллионами ног медная пластинка. Она — центр Парижа. Отсюда начинается отсчет всех парижских дорог, и здесь же рядом, с моста Нотр-Дам, пятьсот лет назад была начата нумерация парижских домов.
По вечерам чуть не все церкви французской столицы превращаются в концертные залы, где исполняется хоровая, симфоническая, органная, камерная музыка. В соборе Инвалидов — музыка Стравинского, в церкви Мадлен — произведения Гайдна. Ежедневно в нескольких церквах можно услышать Баха, Моцарта, Генделя. Иногда их величественные аккорды заглушаются сумасшедшими ритмами, которые доносятся из полуоткрытых дверей ночных клубов и кафе, где отплясывают новомодные сногсшибательные танцы. «Выделывайте все, что вам вздумается» — таков основополагаюший принцип этих безудержных кривляний.
Разочарована я была, когда пришла в неповторимую церковь Сен-Жермен де Пре, чтобы послушать классическую музыку. Однако здесь исполнялись немудреные эстрадные песенки под аккомпанемент гитары. К клиросу выходил юноша в джинсах и дирижировал пением прихожан.
Слушала я службу на русском языке в церкви Сен-Клу. Хор слаженный, пели красиво, но все же истово молящиеся старушки на паперти говорили с большим акцентом.
Билеты на концерты классической музыки сравнительно дороги, и для парижанина среднего достатка посещение хорошего концерта — настоящий праздник, который бывает нечасто. Наши артисты просмотрели несколько лент мастера фильмов ужасов голливудского режиссера Хичкока. Потом им долго снились кошмары, они вздрагивали pi просыпались от малейшего звука.
В июле на гастроли в Париж прибыл МХАТ. На приеме в посольстве в честь наших артистов я встретилась с Луи Арагоном, Эльзой Триоле, Морисом Торезом. Все трое сказали мне много теплых слов, напутствовали в будущее. Торез исполнил — у него был отличный слух, и он прекрасно чувствовал каждый полутон — «Четыре песни страдающей Франции» Орика. Под аплодисменты присутствующих дуэтом мы спели «Катюшу». Подошла актриса МХАТа Алла Константиновна Тарасова: «Ваш успех здесь, в Париже, теперь эхом отзовется во всем мире!» Не знаю, Париж сыграл какую-то роль или это просто совпадение, но антрепренеры Старого и Нового Света заинтересовались моей персоной — приглашения следовали одно за другим. Через два месяца после завершения гастролей во Франции я уже пела в США.
К концу наших выступлений Париж буквально наводнили туристы. Большими группами и поменьше, парами и в одиночку иностранцы толкались всюду. Все они довольно быстро лишались содержимого кошельков — Париж опустошал их с ловкостью мага.
Домой мы возвращались под выстрелы пробок шампанского тем же самолетом, что и прилетели.
— Ощущение такое, что мы выиграли в Париже чемпионат мира, — смеялся Юрий Гуляев.
— А так оно и есть, — отвечала я.
