— Юрий Жданов… Я ходила на спектакли с участием Жданова при всяком удобном случае — танцевал он великолепно. Часа через три пути он подошел ко мне, присел на подлокотник временно пустовавшего кресла, поприветствовал.
— Что вы, мэм, читаете?
— Впечатления Есенина об Америке.
— И что он пишет?
— Пишет, что вслед за открытием этой страны туда потянулся весь неудачливый мир Европы, искатели золота и приключений, авантюристы самых низших марок. И что владычество доллара съело в американцах все стремление к выявлению гения народа. Он считает, что народ Америки — только честный исполнитель заданных ему чертежей и их последователь. Что там, в Нью-Йорке, толпы продажных и беспринципных журналистов, каких у нас и на порог не пускают. Еще он пишет о бедности внутренней культуры Америки…
— Да-а, Есенин… Ему принадлежат и строки:
По-моему, он написал это после поездки в Штаты с Айседорой Дункан в 1922 году. Тогда их пригласил Соломон Юрок.
— Американский импресарио?
— Не просто импресарио, а знаменитый человек. Если вы ему понравитесь, он вас пригласит на гастроли. Мы с Улановой ему уже трижды приглянулись.
— Он, кажется, с Шаляпиным сотрудничал?
— Не только. Юрок организовал гастроли любимца музыкального мира первой половины века скрипача Ефрема Цимбалиста, знаменитой австрийской певицы Шуман-Хейнк, Анны Павловой, Артура Рубинштейна… Да многих. Но с Шаляпиным он помучился — четыре года одолевал певца письмами и телеграммами и добился своего. Уникальная личность! Приехал в США без гроша в кармане, был упаковщиком газет, продавцом скобяных товаров, трамвайным кондуктором и стал миллионером. А дипломат какой искусный! Неизвестно отчего, но факт остается фактом: на одной из репетиций Шаляпин вспылил и едва не подрался с таким же невыдержанным директором «Метрополитен-опера» итальянцем Джулио Гатти-Казацца. Размахивая своим огромным кулаком перед лицом директора, он назвал театр конюшней. Гатти-Казацца ответил в том же духе. Взаимные оскорбления создали непреодолимое препятствие для дальнейших выступлений Шаляпина. Конфликт устранил Юрок. Он спокойно сказал Гатти, что русский артист страшно смущен и раскаивается в своей несдержанности. Затем сообщил Шаляпину, что Гатти чуть не плачет, потому что весь сезон пропал, если Шаляпин не выступит. На следующий день вчерашние враги без слов бросились друг другу в объятия, и ссора мгновенно забылась.
Слушая Юру Жданова, я, конечно, и не подозревала, что судьбе будет угодно свести меня с Юроком через считанные дни.
…Путь показался мне безумно долгим, болтались в воздухе больше десяти часов. Наконец громада лайнера, прорезав серую мглу, неожиданно очутилась над гигантской грудой небоскребов Манхэттена. После нескольких разворотов самолет приземлился на новом нью-йоркском аэродроме, которому теперь присвоено имя президента Кеннеди. Это один из самых больших аэропортов в мире — более пятисот самолетов в сутки взлетают и садятся на его бетонные дорожки. Знакомые и незнакомые люди улыбались нам. Тут же состоялась короткая пресс-конференция, и машины понеслись по нью-йоркским улицам. Мы вылетели на мост Куинзбридж и увидели Рокфеллер-центр с его уходящими в облака вечернего неба сооружениями из стекла и бетона. Огни большого города, сверкая и переливаясь, казались мириадами звезд на фоне затухающего небоскреба. На 5-й авеню автобус остановился у подъезда отеля. Резкий запах газолина, отработанных газов, напоенный сыростью воздух…
Маршрут гастролей составлен так, что не только осмотреться — вздохнуть некогда. И все же я кое-что успела повидать, обменяться мнениями со многими американцами.
Первый концерт — в Стратфорде, в Шекспировском мемориальном театре неподалеку от Нью-Йорка. Неброский с виду, он внутри оказался уютным и красивым. После выступления — прием городскими властями, дружеские напутствия, рукопожатия, тосты, ответные речи. Затем — Гарвард, встречи со студенческой молодежью, осмотр знаменитого университета, его аудиторий, залов, прекрасной библиотеки, где было немало книг на русском языке. Заведующий кафедрой русского языка профессор Иоганн ван Страален несколько раз приезжал в нашу страну, восхищен ее гостеприимством.
— Каждый день моего пребывания у вас превращался в праздник, — говорил он. — Мне хочется, чтобы и вы, наши гости, почувствовали ту же теплоту, которую я постоянно ощущал, будучи в Москве или Ленинграде.
После выступлений в небольших городах поблизости от Нью-Йорка мы дали концерт в новом зале «Нью-Йорк филармоник холл» Линкольн-центра, посередине которого вскоре разместилась «Метрополитен-опера».
Публика неистовствовала. Грохот, топот, визг, свист… Раз десять я выходила на бис, пела «Оренбургский платок», «Течет Волга»… В тот вечер и встретила Юрока. Подтянутый, элегантно одетый, с улыбкой на лице, импресарио располагал к себе. Юрок сказал мне несколько добрых слов и пригласил на гастроли в крупнейших городах США.
— Не знаю, Соломон Израилиевич, поймут ли меня здесь, — засомневалась я.
— Почему не поймут? Русские народные песни мелодичны, просты для восприятия и по-своему красивы. Да и публика «живьем» впервые увидит русскую певицу с таким голосом.
Импресарио поставил единственное условие: чтобы я пела в сопровождении русского ансамбля или оркестра. Тут он, как опытный менеджер и бизнесмен, имел двойную выгоду — американским музыкантам, которых он мог пригласить в любой момент, надо было платить значительно больше, чем русским; русские же сыграют не хуже, и это будут настоящие артисты из России, что придаст представлению необходимый колорит и привлекательность. (Я ни в коем случае не склонна обвинять Юрока в скупости, упаси меня Бог. Просто он очень быстро усвоил элементарную истину — а может, знал ее хорошо и раньше, — что русские люди вообще и артисты в частности отличаются одной непутевой особенностью — готовностью к терпению, к довольствованию малым. Потому зачем им платить высокий гонорар, когда можно обойтись меньшей платой? Сиротскую непритязательность русских менеджеры и рангом пониже Юрока давно заприметили: «О! Рашен! Вам и отель подешевле, и кормежка попроще, и шмотки на прилавки швыряй бросовые — все возьмут!» Юрок не взирал на нас свысока, но, возможно, в душе сочувствовал, как неимущим. За свою зарубежную жизнь я знаю примеры, когда наших музыкантов мирового класса селили во второсортные гостиницы, в то время как никому не известным артистам из захудалых ансамблей других развитых стран предоставлялись номера в лучших отелях.)
В Штатах я лишний раз убедилась в феноменальных способностях Юрока, этого выходца из России, покинувшего в начале века деревеньку недалеко от Харькова, чтобы попытать счастья за океаном, но об этом чуть дальше.
В один из вечеров, выкроив время, я вместе с нашими артистами балета посетила театр Джорджа Баланчина, расположенный неподалеку от Линкольн-центра. Сын петербургского композитора Мелитона Баланчивадзе, выпускник Петроградского балетного училища, в прошлом ведущий балетмейстер труппы «Русский балет» С. Дягилева в Европе, известный пианист, дирижер и хореограф, поставивший свыше ста балетов, многие из которых украшают репертуар крупнейших сцен мира, Георгий Баланчивадзе (Джордж Баланчин) три десятилетия — к тому времени — стоял во главе американского национального балета, взяв за основу своих поисков традиции русского классического балета. И я с величайшим удовольствием посмотрела целую россыпь небольших миниатюр столь именитого хореографа.
В перерыве спектакля подошел сын Бела Бартока Питер Барток, по образованию звукорежиссер, возглавляющий фирму «Барток рекорде», которая занималась производством и распространением
