их фотографии смотрели со страниц газет, а имена, набранные огромными буквами, бросались в глаза. Там же, на первых полосах, печаталась информация об их совместной жизни. Америка быстро узнала все или почти все о новоявленной супружеской паре. Пресса не скупилась на прогнозы. Не обошлось и без вранья, преувеличений, как это всегда бывает, когда речь идет об известных людях.
Я любил Есенина всем сердцем, обожал его стихи. Он знал мою слабость и не раз читал их в моем концертном бюро. И хотя никто, кроме меня, не знал русского языка, Есенина, как ни странно, понимали. Есенин был насквозь русским поэтом, но слава не обошла его и за океаном. Вообще я с грустью вспоминаю эту трагическую пару. После смерти Есенина я еще дважды встречал Дункан, но от прежней Айседоры не осталось и следа. Бессмысленный, блуждающий взгляд и изрядно помятое, ничего не выражающее лицо. Но при всем том она составила эпоху в искусстве танца. Я не знаю, найдется ли балерина, способная танцевать под классическую музыку с таким превосходно развитым чувством ритма. (Юрок, к сожалению, не дожил до того дня, когда Плисецкая вышла на сцену в балете Бежара «Айседора» специально для того, чтобы напомнить миру о легендарной личности и ее творениях, о дункановском понимании хореографии.)
За шесть с лишним десятилетий своей деятельности Юрок организовал несколько тысяч представлений, и ни в одном из них не было посредственностей или даже артистов «золотой середины».
— Такие люди лишь создают трудности для антрепризы, — признавался он, когда я спросила его, почему он приглашает только самых известных певцов и музыкантов. — Концертные фирмы «Коламбиа артисте» и «Нейшнл корпорейшн» контролируют львиную долю ангажементов, и ни та, ни другая не рискуют приглашать артистов средней известности, хотя они и составляют большинство. «Середняку» очень трудно вскарабкаться на вершину популярного Олимпа.
— Но ведь часто бывает, что высокому мастеру предпочитают настоящий балаган…
— Порой такой выбор диктуется модой, от которой никуда не спрячешься. Согласен, что искусство, как и всякая другая область познания жизни, не зиждется только на гениях и талантах. Но их пример учит концентрировать духовные приобретения с максимальной отдачей.
Юрок хорошо знал репертуар инструменталистов, певцов, знал, когда написана та или иная симфония; даты рождения и смерти композиторов, писателей, поэтов крепко сидели у него в голове, его можно было спросить, когда умер Достоевский, Чайковский, Бах или Бетховен, и моментально получить ответ о времени и месте рождения, о причине смерти и даже узнать, кто где похоронен. Он не вмешивался в репертуар, не навязывал свои вкусы, но если давал советы, то это было безошибочно.
Он искренне радовался аплодисментам в мой адрес, словно сам оказался в том прекрасном состоянии удовлетворения, которое испытывает всякий артист в волшебный миг сценической удачи, а точнее, победы.
На концерте в Детройте я получила записку от, как потом выяснилось, богатой американки с приглашением посмотреть ее коллекцию старинных музыкальных инструментов, собранных со всего мира. Времени свободного было, что называется, кот наплакал, и я не воспользовалась предоставленной любезностью.
— Ну и зря, — сокрушался спустя несколько дней Юрок, когда я ему сообщила о несостоявшемся визите. — Я знаю эту мисс, у нее прекрасное собрание инструментов, ими забит весь дом. Но самое интересное и стоящее висит на стенах — полотна Эдуарда Мане, Ренуара, Тулуз-Лотрека, есть даже рисунки Рафаэля, работы Рубенса. Много потеряла, ой как много. Записка цела еще?
— Да откуда ей быть целой? — отвечала я. — Я же их не коллекционирую.
— Теперь в следующий приезд придется специально твои концерты в Детройте устраивать.
— Не возражаю, Соломон Израилиевич.
Планам импресарио не суждено было осуществиться. Юрок скончался спустя два года, а я появилась за океаном, в Канаде, лишь в 1975-м.
Что еще запомнилось в том турне? Пожалуй, повышенный интерес молодых американцев к нашей музыке. Во всех городах, где были университеты, аудиторию концертных залов заполняла молодежь. Где больше, где меньше, но всегда. После концерта в Сент-Луисе ко мне подошел студент-философ Джон Хэгерти, попросил автограф на моих фотографиях, сделанных им самим. «Вы покорили нас своими песнями и музыкой, — сказал он. — Вам можно позавидовать, вы сохранили народные корни. В этом ваша сила, не правда ли?» «Не только, — отвечала я, — но и в этом тоже».
Я еще несколько раз встречалась с этим симпатичным парнем. Он приезжал на концерты в других городах, привозил с собой множество друзей и каждый раз засыпал меня вопросами о русской народной песне, ее истоках, мелодии, ритме, интонации…
Четвертую поездку по Штатам я совершила в 1978 году по приглашению антрепренера Эдуарда Пеппера, состоятельного пасынка Сола Юрока. Все сорок концертов в сопровождении ансамбля народных инструментов «Балалайка» проходили в залах крупных городов Америки, куда мы добирались комфортабельными автобусами.
Гигант Нью-Йорк ничем особенным при новой встрече меня не удивил. Новинкой выглядел разве что четырехсотметровый «Уорлд трейд сентер» — «Всемирный торговый центр». На крышах домов все так же соседствовали цветочные оранжереи и гаражи, а внизу «стояла» плотная завеса от выхлопных газов и нечистот. Грязь и теснота прилегающих к порту улиц и переулков казались все теми же, что и несколько лет назад. Мусор, гонимый ветром вдоль тротуаров, никто не убирал — мусорщики бастовали. Метро, услугами которого пользуются четыре миллиона горожан, производило отталкивающее впечатление. Вагоны в синих, оранжевых, темно-зеленых пятнах испещрены к тому же всевозможными сочетаниями слов различной высоты, ширины, смысла. Несмотря на патрулирование полицейских, особенно усиленное после восьми вечера, кражи, убийства, изнасилования стали ежедневными атрибутами подземной жизни. Поезда то и дело останавливаются, движение надолго стопорится, и выбраться быстро из-под земли невозможно. Некоторые станции настолько «оборудованы», что сильному ливню затопить их ничего не стоит.
В Нью-Йорке меня ожидало и приятное. Я узнала, что здесь всегда можно купить грамзаписи русских опер, вокальных циклов, эстрадных программ. Несколько раз попались на глаза, как, впрочем, и в других крупных городах Штатов, мои записи в отличном оформлении. Подумала: значит, приезжала сюда не зря, и моя песня нужна Америке.
В Вашингтоне, едва я вошла в холл отеля, как услышала знакомые и дорогие сердцу мелодии — из репродукторов звучали песни русских композиторов. В столице США меня ждали еще две новости: открылся, к радости книголюбов, огромный магазин русской книги, а в Национальной галерее экспонировались картины старых мастеров из коллекции Эрмитажа и Русского музея. Знаменитые полотна показывали затем в Лос-Анджелесе, Хьюстоне, Детройте и Нью-Йорке. Интерес к ним был небывалый — тысяча посетителей в час.
Вашингтон не произвел на меня того впечатления, как в первый раз. Мне он показался более унылым и серым, чем раньше.
Красавец Сан-Франциско удивил меня в этот приезд поборами. Проехал по мостам через прибрежную бухту или залив — плати! Поднялся на Русский холм, чтобы с него обозреть главную достопримечательность города — изящный мост через пролив Золотые Ворота, — снова плати! Между прочим, именно с этого моста с высоты почти 250 футов немало бросается людей, решивших расстаться с жизнью.
Подходя к его середине, увидела кучку репортеров, жаждущих очередной сенсации. В ясные, погожие дни они проводят на мосту долгие часы в ожидании жертвы. Один из журналистов, узнав меня, подошел, осведомился о ближайших планах и в конце интервью спросил, понравился ли мне «лучезарный Фриско».
— Город, конечно, замечателен, но в нем опасно проживать. Сан-Франциско стоит на первом месте по числу жителей, пострадавших от преступников.
— Откуда вы это взяли?
— Из «Нью-Йорк таймс», где были опубликованы данные министерства юстиции США.
Мой ответ, видимо, оказался неожиданным для репортера, он медленно направил свои стопы к коллегам, позабыв даже попрощаться.
Из памятников старины особенно запомнился мне небольшой особнячок в Филадельфии под
