— Только так и надо, и иначе не могу. А ты, если боишься, отойди. Не трус — стань рядом.
— О таком мечтал — всегда рядом. Только вот проблема — бывший тесть здесь умер. С соболезнованием поехать до отлета надо.
— Обязан, — постановил глава. — И я с тобой, как мулла, — тебе почет, а мне — милость Всевышнего.
Вот кто Вахе стал не Ленина и Сталина цитировать, а выдержки из Библии и Корана, и он пояснил, что газават, или «священная война», которую он сам в первую войну провозгласил — это не конкретное поле битвы, разворачиваемое в географическом пространстве, а в психологии сознания, в принципах любви и защиты истинной веры. А Божественное писание требует глубокого и взвешенного прочтения. «И что означает «обезглавить»? Лишь одно — умертвить похотливую, алчную, плотскую душу в священной войне».
— Ваха, — говорил глава перед самым началом референдума. — Я, как и ты, знаю, что «итоговый протокол» в Москве уже напечатан и готов. И неудивительно, что в той же статистике и мы заинтересованы — плоть одна. Однако мы, чеченцы, пережившие две войны, обязаны эти цифры оживить своим духом или, выражаясь по-современному, подвести под нашу идеологию — мы воевали не против России, а, наоборот, за единство и целостность России. Мы за интеграцию мира, как создал этот мир Бог; и мы против сепаратизма, радикализма, терроризма, в том числе и государственного, который испытываем мы.
Если против какого-то сообщества не один год ведется контртеррористическая операция, то эти люди, по крайней мере некоторые члены, действительно не совсем вменяемы. Так что справка, выданная Мастаеву, где-то имеет основание, ибо он представляет очереди, что выстроились в Чечне к урнам голосования по референдуму не иначе, как желающих поскорее выбраться из прожорливого брюха ненасытного кита. И конечно же на сей раз мифологический нартовский герой не он и не кто-либо, а весь чеченский народ, который после стольких лет безжалостных бомбардировок, может, возненавидел агрессивное руководство России, зато сохранил любовь и уважение к россиянам, в первую очередь к русским, с коими не один век друг другу в око метили, а хлеб-соль делили. И вместе рубежи охраняли, а главное, главное великие русские поэты — Пушкин, Лермонтов и правдоискатель Толстой питали уважение к этой, по их словам, гордой нации, несмотря на ее непокорность.
И еще раз скажем — всякое в истории Кавказа бывало, но даже в страду лихолетья чеченцы на предательство не пошли. А ведь были науськивания и посулы с послами. И проголосуй чеченцы на референдуме против, неподдающийся Мастаев и такой же несгибаемый муфтий-глава ни за что в такую годину на подлог с «итоговым протоколом» не пошли бы. И тогда, как говорится, де-юре развал России обеспечен.
А получилось так, что не только Кнышевский (как раз Кнышевский-то Мастаевых знал), но вся Россия просто поразилась явкой и итогом референдума. И даже кремлевская заготовка Кнышевского — скромность. Все-таки не знают эти «Общества «Знание», что чеченцы «политнепросвещенны» в духе Ленина-Сталина, им родной Нартский эпос, где дружба главней, ближе, исконней, по нраву.
Этот референдум, как исторический акт, будут оценивать по-разному. Так, политики скажут, что это покорность, послушание и смирение. Экономисты усмотрят прагматизм чеченцев и расчет. В целом, в цивилизационном конфликте победили разум и прогресс. На низовом уровне это — герои, звание, премии и зарплата, так же как жертвы, разрушение, нищета и инвалидность. А итог один — все это благо ничто, ибо только вроде бы примитивные народы, которые в своем человеческом росте еще не оторвались от божественного, интуитивно понимают, что, как в сказках, великаны-людоеды становятся карликами- уродами, ведьмы превращаются в богинь, а драконы — в сторожевых псов, что мира вроде два, и есть в нем день и ночь, земля и небо, жизнь и смерть, отец и сын, и каждый, что-то отрицая, отрицает самого себя, и все это не мудрость из глубин, вернее не любовь, а строгий рационализм — итог которому одиночество; в стесненно-бесконечном мире комфорта, шика, пустоты.
Как истинные герои с подлинным итоговым протоколом референдума прибыли в Москву муфтий-глава и Мастаев. По сути это означало конец бессмысленно-непонятной гражданской войны. А в ликующем сознании Вахи звучали солнечные строки вайнахского илли[173] «ЦIе-ари».[174]«Нисходящий» ряд подойдет к завершению, и начнется «восходящий» ряд, когда бури и опустошения достигнут высшего предела. Затем на протяжении семи дней будет идти дождь. Из своих пещер отважатся выйти горцы: станут возрождаться их мораль, здоровье, красота. Тело человеческое снова будет приближаться к совершенству, красота женщин превзойдет великолепие солнца. Земля будет становиться все слаще, а вода превращаться в вино; деревья, исполняющие желания, будут отдавать свои щедрые дары наслаждений счастливому народу, состоящему из совершенных супружеских пар; и счастье этого сообщества снова будет удваиваться. И колесо истории через много-много миллионов лет приблизится к начальной точке нисходящего поворота, который снова приведет к вырождению, к шуму, нездорового веселья, к войнам и сеющим вырождение стихиям».[175]
Наивный Мастаев понимает, что до следующей катастрофы он, к счастью, не доживет. А для полноценной жизни в российском обществе ему как гражданину нужен отобранный у него в тюрьме паспорт.
В тюрьме ему сказали, что нужно принести справку из РОВД. В РОВД потребовали справку из паспортного стола. Паспортный стол попросил справку из ЗАГСа. ЗАГС потребовал справку из психлечебницы. В психлечебнице заявили, что они ему одну официальную справку уже выдали, она у него на руках — «невменяемый». Будет еще донимать — положат на дополнительно-принудительное лечение.
Ваха думает, что живет в правовой стране, где народ только что проголосовал за демократическую конституцию, и поэтому обратился в Комитет по правам человека при президенте России, где у него попросили справку с места работы.
Так, доставая справку о справке, бегая по кругу, он явился в свой Центризбирком, где ему объяснили: «выдано удостоверение», есть зарплата, даже премия, а справок не даем».
— Почему вы не даете мне справку? Я ведь у вас работаю, — возмущался Мастаев.
— Как я вам дам справку, — оправдывался председатель избиркома по фамилии Пятницкий, — если мы вас не оформили, у вас ведь паспорта нет. А по справке «о невменяемости», кто узнает — итоги референдума опротестуют.
— Так что мне делать? — возмущен Мастаев.
— Обратитесь в «Общество «Знание», там все знают.
Если Центризбирком — у самого Кремля, то «Общество «Знание» еще ближе, совсем впритык. Однако к нему Мастаева не подпустили: милиционер потребовал предъявить паспорт. Мастаев догадался сказать, что паспорт забыл в номере, а показал пропуск в «Президент-отель», что на Красной площади оценили.
Чтобы не искушать более судьбу, измученный Ваха вернулся в гостиницу. Благо, главы-муфтия нет, а значит, и многочисленных прихлебателей, что вьются вокруг него, как пчелы вокруг матки.
Он только хотел расслабиться, как стук в дверь — знакомый конверт:
«Господину Мастаеву В. Г.
Пятницкого надо засудить и без никаких. Ежели вам будут за сие упреки — наплюйте в харю упрекающим. Упрекать будут лицемеры. Уступать Пятницкому и иже с ним, спускать им, боясь суда, было бы непростительно.
Ну, заболтался через меру. Пишите, как здоровье.
— Неужели Ленин так выражался? — уже стал позабывать Мастаев труды великого классика. — А фамилию, небось, подставил?
В номере «Президент-отеля» все мыслимое и немыслимое есть; Ваха зашел в Интернет, есть все — от Гомера и Низами, до Ерофеева и Абдулаева, и труп Ленина в Мавзолее на обозрение, и все, что угодно про
