центре. Перед Вахой сидит Кныш, сзади на стул взобралась Деревяко. Фотограф несколько раз щелкал.
На следующий день Мастаев улетал, получив накануне обещанную фотографию курса. Смотрит — глазам не верит — все на фото есть: и он, и Деревяко, а вот Кныша, руководителя республики и генерала- земляка, что стояли рядом, на фото нет, словно их никогда и не было.
— Да, я действительно должен лечиться, — с ужасом подумал Мастаев, и в это время ему кто-то вручил письмо.
15.12.1990 г. «Мастаеву В. Г., тов. Мастаев! К Вам в Грозный, кстати, вместе с Вами, в «Образцовый дом» едет наш выпускник Деревяко Г. Учеба у нее была каторжная, измаялась. Прошу Вас уделить ей всяческое внимание (и побольше). Пусть отдохнет, подлечится, подкормится. С комприветом!
P.S. Если возникнут вопросы или проблемы, см. дипломную Мастаева, с. 164, док. № 39».
«…Это шутка, либо сон», — мучился Ваха. В аэропорту никакой Деревяко нет, и в автобусе, что подвез их к трапу, тоже. С огромным облегчением Ваха плюхнулся на свое место, пристегнувшись, закрыл глаза, над ухом знакомый голосок:
— А ты что, уже меня не узнаешь? Мастаев, проснись.
Зная, что Деревяко не в меру болтлива, Мастаев ожидал на весь путь речей, оказалось, она, действительно, устала, сразу же заснула. А вот Вахе уже не спалось — дома скажут — невесту из Москвы привез. Конечно, никто ему не прикажет на Деревяко жениться, хотя после пережитого в Академии он ничему не удивится. Да это все впереди, а Деревяко — гость, и надобно все на уровне, а у него не то что на такси, даже на автобус с трудом наскреб. Он так мечтал оказаться в родном аэропорту, а это вылилось в страдание; и Мастаев уже звал Галину к остановке, да она сама поманила его — прямо у входа стоит черная «Волга».
— Садись, — приказывает Деревяко, — нам ведь по пути.
К счастью, водитель оказался разговорчивым, и Грозный — не Москва, быстро доехали до «Образцового дома» и остановились прямо напротив чуланчика — мать уже ждет. А он с какой-то девушкой, с ее чемоданом в руках; пока мать первая не возмутилась, хотел представить гостью, да Деревяко его опередила:
— Мне, вроде, на последний этаж.
— Да, — подтвердил водитель и забрал у Мастаева чемодан Деревяко, а вместе с этим и заботы о ней.
Только сейчас Мастаевы узнали, что в «Образцовом доме» есть квартира-гостиница обкома КПСС для особых персон, а Баппа еще поняла, что сыну пора жениться, пока и вправду невесту не привез. То же высказал и дед Нажа, который был специально Баппой вызван в город, и он не прямо внуку (это у чеченцев не положено), а снохе сказал: «В доме нужна молодая невеста». Это был приказ, и после этого со стороны родственников были всякие предложения, да и Ваха после Москвы сам уже решил жениться, но у него своя тайна, и он в этом никому не признается — его идеал — Мария! И пусть не такая красивая, — у каждого свой вкус, да эта девушка, как и Мария, любит музыку, хорошо играет, иногда приходит заниматься к матери Марии; вот где ее, точнее, ее музыкальное дарование обнаружил Ваха.
К удовлетворению Мастаева, девушка оказалась общительной, что называется современной. Они около месяца встречались, и малоразговорчивый Ваха вдруг выдал: «Выходи за меня». Она сразу согласилась.
Все как бы в спешке, и не свадьба, а положенный национальный ритуал прошел весьма и весьма скромно, зато невеста Айна оказалась совсем не скромной:
— Разве в «Образцовом доме» может быть такое тесное жилье? — вслух не то возмущается, не то удивляется она.
Тем не менее жить надо. И молодые как-то уже обустраиваются, по крайней мере, как приданое, а без этого она не может, в единственной комнате чуланчика что-то задвинули и буквально втиснули красивое фортепьяно. Так что теперь Ваха может не по записи, а «вживую» слушать музыку. Правда, Баппа считает, что это не музыка, а стук по клавишам и ее голове. В общем, у женщин с самого начала как-то не заладилось, и главная проблема их общежития — это то, что Баппе приходится очень рано вставать и каждый раз проходить через единственную комнату, где спят молодожены.
Недовольство все росло, и эта проблема уже обсуждалась на уровне родителей супруги. Их, конечно, беспокоит музыкальная карьера дочери. Словом, они предложили молодым снять на время другое жилье. А когда Ваха отказался, у него и денег таких нет, то посоветовали хотя бы Баппе поменять работу, дабы не беспокоила в «медовый» месяц, тем более что эта работа не красит их сватовство.
Такая откровенность Ваху расстроила и даже разозлила. Он вспомнил ленинское определение — «вшивая русская интеллигенция» и добавил — «чеченская — еще хуже». И только теперь он осознал, что он действительно пролетарий, которому нечего терять!.. И как так можно — стыдиться честной, общественно полезной работы?! И если сваты вслух гнушаются трудом матери, то меж собой они наверняка недовольны и им, по крайней мере жена ему уже делала пару раз упреки:
— Неужели ты не можешь чем иным, как другие, заняться? А вроде образован, в таком доме живешь, здесь столько можно завести нужных знакомств.
«Знакомства» с «образцовыми» жильцами у него есть, именно поэтому он их избегает. А вот насчет занятия — в семье появился еще один «рот», да не простой — музыкальноизысканный. И дабы его прокормить, Ваха из кожи вон лезет. Весь день в типографии, а вечером и по выходным, в те счастливые часы, когда он наслаждался футболом, теперь он в частном секторе подрабатывает сварщиком; работает, как он привык, до упора, так что надышится этой гарью, что курить не может, а по ночам от сварки искры в глазах, с зарей помощь матери и вновь типография.
Думая, что такой и должна быть семейная жизнь, он стал взрослым и кормильцем, он уже почти похоронил мечту — футбол! И лишь одно осталось, хоть по телевизору ночью посмотреть интересный матч. Но и это нельзя, жена днем не успела — слушателей нет, так хоть вечером Ваха вновь оценит ее талант.
— Нет, лучше футбол, — с пролетарской искренностью выдал Мастаев.
— Что значит «лучше футбол»? — возмутилась жена. — Тебе перестала нравиться хорошая музыка?
— Если хорошая, то такая, — Ваха поставил одну из пластинок Марии.
— Ах, вот в чем дело?! Мне рассказывали. Значит, ты еще «сохнешь» по Дибировой? — была противная сцена ревности, после которой супруга ушла к родителям.
Переживал ли Ваха? Конечно, переживал. И если бы он мог нормально, без пролетарской предвзятости общаться со сватами, то он пошел бы к ним. Вместо него на этот шаг пошла Баппа. Мать вернулась со снохой и с предложением к сыну.
— Может, вы на время где угол снимете?
— Мы тебе мешаем?
— Мне?.. Нет.
— Ну и слава Богу. А остальное — мелкобуржуазный каприз.
— Что? — удивилась Баппа.
Неожиданно зазвонил телефон.
— Ваха! — как всегда задорный голос Деревяко. — А я опять здесь. Над тобой. Что? У вас тут здорово — революционная ситуация: верхи править не могут; низы по-прежнему жить не хотят. А я как раз пишу кандидатскую об этом. К тому же меня кое-кто настойчиво пригласил. А ты поднимись, приглашаю, у меня день рождения.
Это был субботний день, Ваха прибежал домой пообедать и уже торопился к своей сварке, как опять звонок:
— Мастаев, — давненько он не видел и не слышал Кныша. — Ты, давай, поднимись в спецномер,
