терроризировать старых революционеров, видевших всякие испытания. Оппозиция твердит: «Появился какой-то (неразборчиво) уклон: президент-генерал быстро и решительно стал бы все это исправлять. Говорят, что нет выборов, демократии, прочее. Есть выбор окончательный и бесповоротный — это диктатура чеченского народа во всей России и в мире! (Бурные аплодисменты за кадром.) Товарищи, не надо теперь оппозиции! Либо тут, либо там, с винтовкой, а не с оппозицией. Это вытекает из объективного положения, не пеняйте. Вывод, для оппозиции теперь конец, крышка, теперь довольно нам оппозиции!» (За кадром аплодисменты.) А президент продолжает: «ПСС, том 43, страница 127.»
— Это не надо читать, — тоже голос за кадром, и мало кто узнает этот голос, а Мастаев, смотрящий эту передачу, еще более прислушался, прибавил звук, а генерал продолжает:
— Мы не учитываем прошлое, а настоящее, учитываем изменения взглядов и поведение отдельных лиц, отдельных вождей. Ленин. При чем тут Ленин?.. Ну ладно, великий полководец, революционер. Заканчиваю. ПСС, том 41.
— Это не читайте, — теперь Мастаев узнал закадровый голос Кныша, стал хохотать. В это время он услышал возгласы во дворе, голос своей матери.
Ваха только вышел. Темно, лишь одна лампа — освещение таблички «Образцовый дом» — горит, а перед ним Баппа и мать Альберта Бааева. Увидев Ваху, последняя, что-то ворча, ушла в сторону своего подъезда. Баппа вслед за сыном зашла в чуланчик и на вопросительный взгляд сына сказала:
— На весь двор орет, что из-за твоих каких-то шашней Мария Дибирова не соизволит возвращаться к мужу.
— Какой «муж»? — не сдержался Ваха. — Разве они уже давно не в разводе? — Баппа молча развела руками, а сын взволнован. — И если на то пошло, пусть ее сын со мной поговорит. А что она от тебя хочет?
— Хочет, чтобы ты стер надпись в подъезде Марии.
— Пусть мне это скажут.
— А как тебе сказать? — мать усмехнулась. — Вон, вновь написано «Дом проблем». Видать, вновь какие-то выборы будут, ну и ты, как обычно, председатель избиркома — гарантия демократии — лицо народа.
— Что ты несешь, мать?
— Эта кем-то пущенная молва о тебе давно ходит, а теперь и плакатами развешана.
Пораженный Ваха прямо в тапочках выбежал во двор: действительно, вновь приписано «Образцовый дом проблем», а рядом плакат «Все на референдум», несколько искаженный — его профиль «председатель избиркома — гарантия демократии — лицо народа». И тут же приписано «дурное».
Мастаев попытался было «дурное» стереть, как сзади стук каблуков:
— Надо быть последовательным, — Виктория Оттовна сзади смотрит на него, как на провинившегося ученика. — Тогда и то в подъезде сотрите.
Ваха давно про это забыл, не видел, теперь заглянул, словно вчера написал — ярко: «Мария, я люблю тебя!» под самым потолком, даже трудно теперь представить, как он это написал.
— Кому мешает, пусть и стирает, — резче, чем хотел, огрызнулся Мастаев, хотел уйти.
— Постой, пожалуйста, — Дибирова слегка притронулась к его руке, словно приглаживая: — Пойми, у тебя сын, семья. И я хочу, чтобы Мария жила спокойно, в семье.
— Д-да? — Ваха понимает, что он взведен и не должен так с Викторией Оттовной говорить, да и иначе он сейчас не смог. — Да, как здесь написано, быть может, и я дурачок, зато я и «гарант демократии». Так что, хотя Мария и ваша дочь, а уже взрослая, и пусть самостоятельно принимает решение. А я ее давно не видел, тем более не общался, — выдав это, он хотел уйти, но Дибирова его удержала:
— Пожалуйста, эту надпись в подъезде сотри.
— Она вам мешает?
— Скажу так — смущает.
— Я сделаю так, как скажет Мария.
Хотя в одном дворе живут, а Ваха давно не видел Марию, и верный способ поговорить — телефон — давно не работает. Тем не менее, придя домой, он первым делом поднял трубку — гробовая тишина. Повалившись на диван, особо не вникая, он тупо смотрел, как опять по телевизору президент-генерал обвинял во всех чеченских проблемах руководство России, как вдруг, вспугнув его, зазвонил телефон:
— Мастаев? Совещание, срочно в президентский дворец.
Ваха быстро нажал на рычаг и, пока не отключили, набрал Дибировых.
— Ваха, ты всесилен, когда захочешь, даже телефон работать начинает, — это вновь Виктория Оттовна, а он не смеет Марию позвать, мать сама подсказала.
— Алло! — как ему дорог этот голос.
— М-м-мария! — только это еле-еле он смог сказать. Потом: — Здравствуй, как дела? — и после долгой-долгой паузы, словно они об этом много говорили: — Это стереть?
Она тоже долго молчала, и очень тихо:
— Если не правда, — и тут резко связь оборвалась.
На совещание в президентский дворец Мастаев опоздал. Его провели в конференц-зал, указали на место в стороне, да тут Кныш, что сидел на самом почетном месте между спорящими сторонами, пальчиком его настоятельно поманил, и только когда Ваха сел, заметил — «международный независимый наблюдатель — Кныш М. А.», а рядом еще одна табличка — «председатель независимого референдума — Мастаев В. Г.».
С правой от Вахи стороны сидит один президент, он в гражданской форме. Тут же шляпа на столе. Он очень спокоен, даже улыбается. А напротив него пять оппозиционеров, кои, перебивая друг друга, пытаются президента в чем-то убедить:
— Вы кличете войну, вы ввергаете республику и народ в катастрофу, — на чеченском говорят все.
— А вы трусы, — отвечает президент. — Вы боитесь Россию, прислуживаете ей.
— Это неправда! — вскочил один бывший депутат разогнанного парламента.
Страсти накалялись, Ваха всецело поглощен этой откровенной дискуссией, как его под бок ткнул Кныш:
— Пойдем, покурим.
— Вы, наверное, не понимаете, — на ухо прошептал Ваха соседу.
— Все я понимаю. Пойдем, все равно здесь «итоговый протокол» уже составлен. Пусть поболтают по-свойски, без международных и посторонних наблюдателей.
Когда они выходили, почему-то острая дискуссия резко оборвалась, а рядом, видать, комната отдыха президента. Уютно, теплый самовар, и тыквенный пирог-хингалш просто дышит ароматом и свежестью.
— Обожаю я это блюда, — Кныш, еще не сев, отхватил жирный кусок. — Налей мне чаю. Ешь.
Не торопясь, вдоволь наевшись, Митрофан Аполлонович тщательно протер руки салфеткой, с удовольствием закуривая, предложил Вахе. Последний в кабинете президента курить не посмел. Кныш это одобрил и далее продолжал:
— Все же молодец ты, Мастаев. И зря мы тебя в свое время в партию не приняли. Надо же, в подъезде «Образцового дома», под потолком, чтоб не стерли, всем назло. Да теперь, красным, крупно «Правда» написал, да еще три восклицательных знака поставил. Вот патриот ленинской газеты!
— Вы как узнали? — потрясен Мастаев.
— Вон, все руки и рубаха в краске, как в крови.
Ваха осмотрел себя, потом в упор на Кныша, и словно допрос:
— Но я ведь только оттуда, только что написал. Как вы узнали?
— Хе-хе, Мастаев, не мучайся. Простая логика. Мария спросила: «Не правда». А у тебя лишь один способ объясняться в любви — писать «Правда!!!».
— Какая мерзкая участь! — вскочил Ваха, даже сделал шаг в сторону: — Все подслушивать, подсматривать!
— Но-но-но! — вознес указующий перст Кныш. — «Власть и сыск должны быть в России». ПСС, том 54, страница 219.
