Щелкнули замки, распахнулась дверь, показалась женщина лет тридцати, вся смуглая, полноватая, без талии, по-господски ухоженная. Она с удивлением уставилась на пришельца.
— Вам кого? — спросила она на полузабытом чеченском языке с горским диалектом.
— Я к Зукаеву Курто, — выпалил Цанка.
— А его нет дома.
— Меня зовут Цанка… Арачаев, я из Дуц-Хоте, я… мы выросли вместе, — замялся он в дверях.
— Ну… тогда заходите.
Цанка осторожно вошел в освещенный электрической люстрой просторный холл.
— Это Вам от моей матери, — протянул он небольшой сверток женщине.
— Да зачем это, — смутилась хозяйка, как показалось Цанке, несколько брезгливо, одними пальцами взяла накануне тщательно выстиранную, выглаженную единственную скатерть в доме Дихант.
Внутри этой с болью оторванной от хозяйства старой скатерти находились домашний сыр, топленое буйволиное масло, немного сушеного мяса дикого кавказского тура и пара длинных дешевых конфет, купленных Цанком уже в городе для детей друга. Жена Курто мягко положила сверток в угол, пригласила гостя в широкую, светлую гостиную, сама исчезла. Цанка смотрел по сторонам — дивился; такой роскоши он еще не видел. Кругом стояла тяжелая, добротная черная мебель. Посредине комнаты громоздился круглый массивный стол, в углу стояло черное, как и вся мебель, пианино, на стене висел какой-то рисунок, изображающий многочисленных зачарованных людей, перед которыми с кепкой в руках выступал лысый Ленин. На потолке красовалась большая, видимо дорогая, хрустальная люстра. Из комнаты на просторную многолюдную улицу выходило сразу два широких окна. Цанка подошел к ним, стал смотреть сверху на стремительную жизнь вечернего города.
— Вам налить чай? — услышал он голос хозяйки на русском языке за своей спиной.
— Благодарю, я дождусь Курто, — также на русском ответил Цанка.
Хозяйка дома опешила, ее невзрачные губы надулись.
— А Вы чисто говорите на русском. Где Вы так научились? Цанка улыбнулся.
— У меня была богатая школа.
— А-а-а, после школы Вы что кончали?
— Пока нет, думаю, еще успею, — улыбнулся Арачаев.
— Как Вы сказали Вас зовут?
— Цанка. Арачаев.
— А тебя как зовут? — уже на чеченском спросил он.
— Раиса, можно просто Рая, — все так же на русском ответила жена Курто.
Она ненадолго задумалась, опустила в напряжении голову.
— Да-да, вспомнила, — просияла Раиса и стала значительно приятнее, живее, — мне о Вас много рассказывал муж, когда еще за мной ухаживал… Это у Вас было две жены?
Цанка молча кивнул головой, все так же продолжал улыбаться; теперь это была не тупая, смущенная гримаса, а естественное удовлетворение обстановкой, жизнью друга. С небольшой завистью, а может и гордостью.
— У Вас и сейчас две жены? — не унималась хозяйка.
— Нет, одна.
— А куда делась вторая?
— Ушла.
— Почему?
— Видимо, плохой я был муж.
— Я не понимаю, как можно быть второй женой?! — вскинула она артистично руками, — какая-то дикость, средневековье!
Она еще как-то выругалась и исчезла вновь.
Цанка долго сидел один. Стало совсем темно, включить свет он боялся, не знал, как среагируют хозяева. Из кухни до голодного с дороги Арачаева доносился манящий запах вкусной, обильной еды.
«Да, живут люди! — подумал он. — И все-таки молодец Курто!.. Такая жизнь! Вот это счастье!»
Цанка после этих мыслей подскочил на месте, легко, с удовольствием, как ребенок, сидя покачался, с восторгом слушал скрип пружин кожаного дивана. Позже незаметно задремал.
Неожиданно зазвенел звонок. Цанка встрепенулся, услышал торопливые легкие шаги, мягкие щелчки замков, потом детский восторженный крик и мужской смех.
— А чьи это обляпанные чувяки? — нарушил семейную идиллию бархатный, возмущенный мужской голос.
Смех прекратился, слышен был женский шепот, все говорили на русском.
— Цанка? Какой Цанка? — спросил тот же голос.
Через мгновение дверь в гостиную раскрылась, хлынул яркий свет, в проеме показалась фигура Курто. Он включил свет. Цанка невольно сощурился, встал. Его друг был явно смущен, бледен, он торопливо подошел к Цанку, не обнимаясь, сухо подал руку. Следом вошел крупный круглолицый мужчина в очках, на ходу он расстегнул верхнюю пуговицу шерстяного, ладно сшитого по пузатой фигуре кителя, подал руку, представился:
— Магомедалиев Ахмед Якубович.
По его взгляду Цанка понял, что это тесть Курто.
Мужчины сели за круглым столом, отец Раисы курил, расспрашивал Арачаева о жизни в селе, о колхозном движении, о местной школе. Узнав, что Цанка не имеет образования, настоятельно требовал, чтобы он пошел учиться.
— Да уже стар я, — смущаясь, отвечал гость.
— Как стар? У Вас еще все впереди, а к тому же учиться никогда не поздно… Я Вам помогу… Поедете в Ростов на рабфак, через девять месяцев вернетесь образованным специалистом, заодно, может, и в партию там вступите… Стране нужны квалифицированные кадры.
Чуть погодя Раиса и еще одна пожилая русская женщина подали разнообразный, богатый ужин. Глаза Цанка разбегались, он не знал, как есть, к чему приступать в первую очередь. Стал подглядывать за Курто и его тестем. Пытался делать как они, потом плюнул и стал есть руками, специально не смотрел в сторону друга, чувствуя сбоку его осуждающий, недовольный взгляд.
— Цанка, а Вы раньше бывали в городе? — спросил отец Раисы, откусывая толстый белый хлеб с маслом и черной икрой.
— Бывал много раз… Я даже три года жил здесь.
— Где?
— На Бороновке.
— Где, на Бороновке?
— В тюрьме.
— В тюрьме? — тесть Курто уставился на Цанка поверх очков. — И давно Вы освободились?
— В тот раз в тридцать четвертом.
— А что, был еще случай?
— Да, я после этого был на Оймяконе, несколько месяцев назад вернулся.
— Гм, гм, — чуть не поперхнулся толстяк, — ну и друзья, — сказал в сердцах, вытер жирный рот салфеткой, бросил ее в тарелку с рыбой, ногами отодвигая стул встал, не прощаясь вышел из гостиной. Следом, согнувшись, выскочил Курто. Закрыл дверь. Было слышно, как о чем-то недовольно говорили отец Раисы и она сама. Цанка все прекрасно понял, тем не менее продолжал жадно есть.
Вошел весь красный Курто.
— Мог бы об этом молчать, — зло сказал он другу, закуривая папиросу.
В это время забежала жена.
— А ну брось курить, здесь дети… И вообще, это не проходной двор.
Курто спешно потушил папиросу, грузно опустился на стул, руками закрыл лицо, молчал.
Цанка сидел, не зная, что делать; идти ночью было некуда, могла арестовать милиция. И тем не менее он встал из-за стола, с жалостью посмотрел на друга.
— Спасибо, Курто… Извини, я пойду.
