красноармейцев приняли в Коммунистическую партию Советского Союза.
Обшарпанные в боях бойцы около десяти дней отдыхали. Правда, покоя не было, кругом гремела артиллерия, в день по два-три раза небольшой городок бомбила вражеская авиация. Туго было с питанием, чуть легче с обмундированием и оружием. На весь личный состав выделили 6 пулеметов, 10 противотанковых ружей, гранаты, бутылки с зажигательной смесью, 100 винтовок. Раненых эвакуировали в тыл, всего в строю осталось 114 человек.
Шестого ноября получили приказ выдвинуться на двадцать километров вперед и занять позицию между селами Тишнево и Курчино, на ровном, широком поле, разрезанном на две неравные части маленькой речушкой Бобровкой.
Три дня рыли окопы, блиндажи, землянки. Казалось, что майор Нефедов собирается здесь зимовать. Даже самый дисциплинированный лейтенант Арачаев был недоволен столь изнурительным трудом, считал все это излишним, громоздким. Практически все километровое поле изрыли вширь ходами и ловушками. Весь световой день командир и его заместитель — политрук Самойлов ходили поперек, следили за земляными работами.
В начале ноября похолодало, подул резкий северный ветер, как по заказу пошел снег, он нивелировал все огрешности перекопанного поля, тщательно замаскировал все позиции и бойцов.
Беспрерывно слева и справа слышалась смертоносная канонада, ожесточенные бои шли за города Обнинск и Верея. Противник рвался к Москве. Был дан приказ стоять насмерть, до последнего солдата. Шаг назад приравнивался предательству.
Основательно окопавшись, подразделение майора Нефедова замерло в ожидании. Все красноармейцы были напряженными, скованными, мало шутили, чувствовали надвигающуюся мощь и знали, что отступать некуда — позади Москва.
Обычно по ночам братья Арачаевы бывали вместе: вспоминали родных, прошлые дела. Цанка совсем иссох, согнулся, часто, с надрывом кашлял, давала себя знать колымская простуда. Басил, напротив, был самым оживленным во всем подразделении, успевал над кем-нибудь подшутить, что-нибудь озорное выкинуть.
— Да, — говорил Майор Нефедов своему политруку, — Арачаев-младший может себе позволить веселиться — над ним старший брат, как наседка вокруг цыпленка, кружится. Снежинке на него упасть не дает, по ночам несколько раз шинель на нем поправляет, чуть ли не из ложки его кормит… Да-а, вот что значит брат… А я одинок.
— Не переживайте больно, товарищ майор, — тихо отвечал ему Самойлов, — братья тоже разные бывают.
— Может это у кавказцев так принято, в крови заложено? — Да нет, это традиция в семье. У них тоже всякое бывает… Как старшие покажут, так и их потомство поведет. Оба замолчали, о чем-то задумались. Чуть погодя Самойлов нарушил молчание.
— А в боях старший тоже небось за младшего воюет, или как?
Нефедов ухмыльнулся, искоса глянул на политрука.
— Хм, нам бы еще с десяток таких орлов, горя бы не знали… Отважные вояки, бесшабашные в бою, лихие парни!
…Утром одиннадцатого ноября по дороге, расположенной в километре от позиций подразделения Нефедова, прошла большая моторизованная колонна немцев от Балдаково — Тишнево в сторону Малоярославца — Обнинска. Затаившиеся в окопах красноармейцы насчитали тридцать шесть танков и сорок грузовиков, более пятидесяти мотоциклов и два легковых автомобиля. Сопровождая колонну, мимо несколько раз, туда-обратно, пролетали вражеские самолеты. Видимо, сверху обнаружили закопавшихся красноармейцев. Один истребитель отделился от группы, круто спикировал и из пулеметов прошелся вдоль по окопам. Только тогда Арачаев Цанка понял, почему Нефедов требовал рыть траншеи змейкой, ведь по прямой пулеметная очередь самолета прошлась бы сплошным свинцовым настилом по окопной яме.
После этого командир матерился, говорил, что их обнаружили.
— В любом случае они будут здесь прорываться, — говорил он вечером на совещании офицеров подразделения. — Мы стоим на стыке двух дивизий. Это самое слабое место в обороне. Как только немцы это обнаружат, а они это делать умеют, у них авиация и разведка, и мобильная связь, так они сразу бросятся сюда в прорыв. Здесь для танков простор — чистое поле, а у нас нет артиллерии. За нами совсем незащищенный Боровск, через полсотни километров Наро-Фоминск, а там и до Москвы рукой подать. Так что, я думаю, если немец не дурак, а он не дурак, то завтра, в крайнем случае послезавтра, надо ждать его здесь, — вдруг Нефедов засмеялся. — Ха-ха-ха, на ловца и зверь бежит! Так что будем ждать… Ждать и готовиться… Будет жарко здесь, — он глубоко вздохнул, от прежнего смеха ничего не осталось, глаза его опечалились, померкли в предчувствии кровавой битвы.
В ночь с одиннадцатого на двенадцатое ноября Цанка был дежурным по подразделению. Арачаев- младший стоял в дозоре на последнем посту у речки Бобровки. Обходя караульных, Цанка встретился с Басилом. Долго сидели молча на берегу еще не замерзшего, чернеющего на белом покрывале поля водоема. Ночь была пасмурной, не сильно морозной. Стояла гробовая тишина. После яростной канонады последних дней это спокойствие было страшным, томящим.
— Почему эти гады замолчали? — спросил Басил.
— Не знаю, наверное к чему-либо готовятся… Может, совершают передислокацию.
— Сколько их сегодня проехало! Просто ужас! — съежился Басил.
— Да-а, — протяжно ответил Цанка.
Скрутили самокрутку, стали курить. Дома младший брат даже запах табака скрывал от старшего, а здесь все стерлось, война лишила многих условностей, они стали еще родней, ближе. Иногда Цанке казалось, что не будь Басила рядом, служилось бы ему легко и просто. Постоянные переживания за младшего брата извели его, всего он боялся. Страшился он отчаянности и бахвальства молодого Арачаева.
— Знаешь что, Басил, — вдруг нарушил молчание лейтенант, — командир говорит, что не завтра, так после этого немцы сюда двинутся. Ты об этом солдатам не говори, чтобы паники излишней не поднимать.
— А мы это и без вашего командира видим, знаешь, приближение боя всем телом чувствуется… Думаю я, что завтра драка здесь будет жестокая… Выстоим мы?
Цанка сделал паузу, долго не отвечал, потом выдохнул:
— Не знаю, Басил… Только об одном прошу: на рожон не лезь.
— А что я? Я как и все. Что мне, за спины прятаться?
— Не за спины, — с грубостью в голосе перебил его Цанка, — а лезть куда попало не надо. Понял?
— Да.
Снова замолчали. Стало слышно, как убаюкивающе, печально журчала речка.
— Как наш родник, — печально сказал Басил.
Старший Арачаев промолчал, повернулся к реке, долго о чем-то думал, потом раскашлялся, закрывал с силой рот.
— Ты совсем больной, брат, — жалобно прошептал Басил.
— Ничего, пройдет, — Цанка глубоко вдохнул, смаяно харкнул в сторону. — Знаешь что, Басил, — продолжил он, отворачиваясь от брата, — если что случится, поставишь камень на родовом кладбище между камнем отца и могилой Кесирт и сына… Хорошо?
— Что-то не о том ты заговорит, брат. Перестань… Что ты несешь?
— Это я так, на всякий случай.
— Ты, брат, должен жить, — выдавил из себя смех Басил, — мы без тебя, как птица без крыльев… Так что если со мной что случится, ты лучше на том же месте мне поставь могильный камень.
— Что ты болтаешь, — вскричал Цанка, — не приведи мне Бог видеть такое… Я и так настрадался, хватит.
— Да что ты раскричался, — также вскипел Басил, — не одно и то же где умирать? Все равно Бог един. Наши души он и там и здесь одинаково примет.
— Так-то оно так, просто на могилку может кто и придет хоть раз в году, вспомнит хорошим
